ГЛАВА I. СЫН РАДОСТИ.
Родина Богоноснаго Сергия — Его родители — Их семейство — Чудное предзнаменование — Размышления блаженнаго Епифания — Молитвы святой матери — Урок родителям — Рождение благословеннаго дитяти — Младенец-постник. (1319-1326) Верстах в четырех от славнаго в древности, но смиреннаго ныне Ростова Великаго, на ровной открытой местности по пути в Ярославль, уединенно расположилась небольшая обитель во имя Пресвятыя Троицы - заштатный Варницкий монастырь. По древнему преданию, почти шестьсот лет тому назад, была тут некая весь, имя которой забылось в истории, но которая всегда была и будет именита и дорога сердцу православных Русских людей, потому что весь эта была благословенною родиною великаго печальника и заступника Русской земли, Преподобнаго и Богоноснаго отца нашего Сергия, Игумена Радонежскаго и всея России Чудотворца. Здесь было поместье его родителей, благородных и знатных бояр Ростовских Кирилла и Марии; тут был их дом; тут и жили они, предпочитая уединение сельской природы суете городской жизни при княжеском дворе. Впрочем, Кирилл состоял на службе сначала у Ростовского князя Константина II Борисовича, а потом у Константина III Васильевича; он не раз сопровождал их в Орду, как один из самых близких к ним людей; владея достаточным по своему положению состоянием; но по простоте тогдашних нравов, живя в деревне, он не пренебрегал и обычными сельскими трудами; мы увидим потом, что Кирилл посылал, например, своего малолетнего сына за конями так же, как и теперь посылают своих малюток простые поселяне. Кирилл и Мария были люди добрые и богоугодные. Говоря о них, блаженный Епифаний замечает, что Господь, благоволивший воссиять в земле Русской великому светильнику, не попустил родиться ему от неправедных родителей, ибо такому детищу, которое, по устроению Божию должно было в последствии послужить духовной пользе и спасению многих, подобало иметь и родителей святых, дабы доброе произошло от доброго и лучшее приложилось к лучшему, дабы взаимно умножилась похвала и рожденного и самих родивших во славу Божию. И праведность их была известна не одному Богу, но и людям. Строгие блюстители всех уставов церковных, они помогали и бедным; но особенно свято хранили они заповедь Апостола: «страннолюбия не забывайте: тем бо не видяще неции странноприяша Ангелы» (Евр. 13, 2). Тому же учили они и детей своих, строго внушая им не опускать случая позвать к себе в дом путешествующаго инока или иного усталаго странника. До нас не дошло подробных сведений о благочестивой жизни сей блаженной четы; за то мы можем, вместе с святителем Платоном, сказать, что «самый произшедший от них плод показал, лучше всяких красноречивых похвал, доброту благословеннаго древа. Счастливы родители, коих имена прославляются вечно в их детях и потомстве! Счастливы и дети, которые не только не посрамили, но и приумножили, и возвеличили честь и благородство своих родителей и славных предков, ибо истинное благородство состоит в добродетели!» Кирилл и Мария имели уже сына Стефана, когда Бог даровал им другого сына - будущаго основателя Троицкой Лавры, красу Церкви Православной и несокрушимую опору родной земли. Задолго до рождения сего святаго младенца, дивный Промысл Божий уже дал о нем знамение, что это будет великий избранник Божий и святая отрасль благословеннаго корня. В один воскресный день его благочестивая мать пришла в церковь к Божественной литурпи и смиренно стала, по тогдашнему обычаю, в притворе церковном, вместе с прочими женами. Началась литургия; пропели уже трисвятую песнь, и вот, не за долго пред чтением святаго Евангелия, вдруг, среди общей тишины и благоговейнаго молчания, младенец вскрикнул у нее во чреве, так что многие обратили внимание на этот крик. Когда начали петь Херувимскую песнь, младенец вскрикнул в другой раз, и притом уже столь громко, что голос его был слышен по всей церкви. Понятно, что мать его испугалась, а стоявшые близ нея женщины стали между собою переговариваться, что бы мог означать этот необыкновенный крик младенца? Между тем литургия продолжалась. Священник возгласил: «Вонмем! святая святым!» При этом возглашении младенец вскрикнул в трети раз, и смущенная мать едва не упала от страха: она начала плакать... Тут ее окружили женщины и, может быть, желая помочь ей успокоить плачущее дитя, стали спрашивать: «где же у тебя младенец? От чего он кричит так громко?» Но Мария, в душевном волнении, обливаясь слезами, едва могла вымолвить им: «Нет у меня младенца; спросите еще у кого-нибудь». Женщины стали озираться кругом, и не видя нигде младенца, снова пристали к Марии с тем же вопросом. Тогда она принуждена была сказать им откровенно, что на руках у нея, действительно, нет младенца, но она носит его во чреве...
— Как же может кричать младенец, когда он еще в утробе матери? - возражали ей удивленныя женщины.
— «Я и сама удивляюсь этому, отвечала им Мария, и нахожусь в немалом недоумении и страхе...»
Тогда женщины оставили ее в покое, не переставая, впрочем, удивляться этому необыкновенному случаю. «В наше время, говорит святитель московский Филарет, свидетели подобнаго происшествия, вероятно, имели бы немало заботы об изыскании причины, произведшей сие необыкновенное явление. Более проницательные, может быть, осмелились бы догадываться, что молитвенный восторг благочестивой матери, в три важные периода священнодействия, сообщил необыкновенное возбуждение жизни плоду, который носила она во чреве. Но в то время любили не столько любопытные умствования, сколько благоговейное наблюдение путей Провидения, и народ выходил из церкви, повторяя написанное в Евангелии об Иоанне Предтече: что убо отроча сие будет? (Лук. 1, 66). Да будет над ним воля Господня!» Благоговейный списатель жития Сергиева, преподобный Епифаний, сопровождает свое повествование о сем необыкновенном происшествии таким размышлением: «достойно удивления, говорит он, что младенец, будучи во чреве матери, не вскрикнул где-либо вне церкви, в уединенном месте, где никого не было, — но именно при народе, как бы для того, чтобы многие его услышали и сделались достоверными свидетелями сего обстоятельства. Замечательно еще и то, что прокричал он не как-нибудь тихо, но на всю церковь, как бы давая понять, что по всей земле распространится слава о нем, — и не тогда возгласил он, когда мать его была где-нибудь на пиршестве, или почивала, но когда была она в церкви, и именно во время молитвы, как бы указывая на то, что он будет крепким молитвенником пред Богом; — не прокричал он в каком либо ином месте, но именно в церкви, в месте чистом, в месте святом, где пребывают святыни Господни и совершаются священнодействия, знаменуя тем, что и сам он будет совершенною святынею Господа в страхе Божием. Достойно замечания также и то обстоятельство, что не возгласил он однажды или дважды, но именно трижды, являя тем, что он будет истинным учеником Святыя Троицы, так как троичное число предпочитается всякому другому числу, потому что везде и всегда сие число является источником и началом всего добраго и спасительнаго». После сего, приведя из ветхозаветной и новозаветной истории примеры и указания, свидетельствующия о важном знаменовании троичнаго числа, и воспомянув страшную тайну Триипостаснаго Божества, блаженный Епифаний продолжает: «подобало и сему младенцу трижды провозгласить еще во чреве матери, прежде рождения на свет, в предзнаменование того, что он будет некогда служителем Святыя Троицы и многих приведет к познанию Бога, научая словесных овец своих веровать во Святую Троицу, единосущную во едином Божестве. И действительно, рассуждает далее Епифаний: не служило ли все это явным указанием на всё дивное и досточудное в последующей его жизни? Не сбылось ли всё это самым делом в его чудесных деяниях? И кто видел и слышал о первых предзнаменованиях, тот должен был потом верить и тому, что последовало за ними, ибо не просто, не без особенной цели были даны эти предзнаменования: они были предвестниками и началом всего, что совершилось в последствии. Вспомним древних святых, просиявших в ветхом и новом заветах: как зачатие, так и рождение многих из них предваряемо было особенным откровением от Бога; так пророка Иеремию Бог от чрева матери предъизбрал и освятил; то же свидетельствует о себе другой Пророк — Исайя, а святый и великий Пророк и Предтеча Христов Иоанн, еще будучи во утробе матери, познал Господа, носимаго в ложеснах Пречистой Приснодевы Марии: и взыграся младенец радощами во чреве (Лук. 1, 44) матери своей Елисаветы, и ея же устами пророчески возопил; откуду мне сие, да прииде Мати Господа моего ко мне? (ст. 43). О святом Пророке Ильи есть сказание, что родители его видели, как светлые и благообразные мужи повивали сего младенца огненными пеленами и питали его пламенем огненным»... Далее Епифаний приводит подобные же рассказы о святых: Николае Чудотворце, Ефреме Сирине, Алипии и Симеоне столпниках, Феодоре Сикиоте, Евфимии Великом, Феодоре Едесском и Петре, Митрополите Московском, — рассказы, которые мы опускаем, дабы, по выражение самого блаженнаго Епифания, «долготою слова послушателем слухи ленивы не сотворити», и приводим здесь только заключительныя его мысли: «досточудно, — говорит он, — было это возглашение младенца во чреве матери; досточудно было его воспитание от младенческих пелен; досточудна была и вся жизнь этого поистине досточуднаго мужа! Господь еще до рождения отметил его Своею благодатию и необычным случаем предуказал Свое особенное Божественное о нем промышление». Всегда преданные воле Божией и внимательные к путям Провидения, Кирилл и Мария поняли указания Промысла Божия, и сообразно с этими указаниями должны были вести дело воспитания дитяти. После описаннаго происшествия особенно мать сделалась необыкновенно внимательна к своему состоянию. Всегда имея в мыслях, что она носит во чреве младенца, который будет избранным сосудом Святаго Духа, Мария во все остальное время беременности готовилась встретить в нем будущаго подвижника благочестия и воздержания; а потому и сама, подобно матери древняго судии Израильскаго Сампсона (Суд. 13, 4), тщательно соблюдала душу и тело в чистоте и строгом воздержании во всем. «Заботливо храня носимый ею во чреве Божий дар, она желала, как говорит святитель Платон, через свое воздержание дать телесному составу дитяти чистое и здравое питание, хорошо понимая добрым сердцем своим ту истину, что добродетель, сияющая в здравом и прекрасном теле, становится чрез то еще прекраснее». Всегда благоговейная и усердная молитвенница, праведная мать теперь чувствовала особенную потребность сердца в молитве; поэтому она часто удалялась от людскаго взора и в тишине уединения со слезами изливала пред Богом свою горячую материнскую молитву о будущей судьбе своего младенца. «Господи!» говорила она тогда: «спаси и сохрани меня, убогую рабу Твою; спаси и соблюди и сего младенца, носимаго во утробе моей, Ты бо еси — храняй младенцы Господь (Псал. 114, 5); да будет воля Твоя, Господи, на нас, и буди имя Твое благословенно во веки!» Так, в строгом посте и частой сердечной молитве пребывала богобоязненная мать святаго дитяти; так и самое дитя, благословенный плод ея чрева, еще до появления своего на свет, некоторым образом уже предочищался и освящался постом и молитвою. «О родители, - замечает при повествовании о сем святитель Филарет, - если бы вы знали, сколько добра, или, напротив, сколько зла можете вы сообщить вашим детям, еще до их рождения! Вы удивились бы точности суда Божия, который благословляет детей в родителях и родителей в детях и отдает грехи отцов на чада (Числ. 14, 18); и, помышляя о сем, с благоговеним проходили бы служение, вверенное вам от Того, — из Негоже всяко отечество на небесых и на земли именуется (Ефес. 3, 15)». Кирилл и Мария видели на себе великую милость Божию; их благочестие требовало, чтобы одушевлявшие их чувства благодарности к благодающему Богу были выражены в каком-либо внешнем подвиге благочестия, в каком-либо благоговейном обете; а что могло быть приятне Господу в таких обстоятельствах, в каких они находились, как не крепкое сердечное желание и твердая решимость оказаться вполне достойными милости Божией? И вот, праведная Мария, подобно святой Анне, матери Пророка Самуила, вместе с своим мужем дала такое обещание: если Бог даст им сына, то посвятить его на служение Богу. Это значило, что они, с своей стороны, обещали сделать все, что могли, чтобы на их будущем дитяти исполнилась воля Божия, совершилось тайное о нем предопределение Божие, на которое они уже имели некоторое указание. Немного, конечно, таких родителей, да едва ли и найдутся в наше грешное время такие счастливцы, которые могли бы так решительно, и притом — непогрешительно определить судьбу своих детей еще до их рождения: опасно и не разумно давать обеты, исполнение коих не зависит от воли обещающих; праведные родители Сергиевы могли сделать это потому, что имели уже таинственное указание на будущую судьбу их дитяти; но кто из христианских родителей не желал бы видеть в детях своих будущих граждан Царства Небеснаго? А если все желают, то пусть же все и полагают в сердце своем твердый и неизменный обет делать, со своей стороны, все, что от них зависит, чтобы их дети были истинными чадами Божиими по благодати, чтобы они были покорными сынами нашей общей матери - святой Церкви Православной, чтобы ни дети, ни родители не испытали потом горькой участи сынов царствия, которые будут изгнаны, по слову Господню, во тьму кромешнюю.
— Для чего человек создан от Бога? - спросили одного простого старца.

— Чтобы быть наследником царствия Божия, - отвечал он.
3 мая 1319 года в доме боярина Кирилла была общая радость и веселие: Марии Бог дал сына. Праведные родители пригласили своих родных и добрых знакомых разделить с ними радость по случаю рождения новаго члена семьи, и все благодарили Бога за сию новую милость, явленную Им на дом благочестиваго боярина. В сороковой день по рождении родители принесли младенца в церковь, чтобы совершить над ним святое крещение, и в то же время исполнить свое обещание представить дитя в непорочную жертву Богу, Который дал его. Благоговейный иерей, по имени Михаил, нарек младенцу во святом крещении имя Варфоломей, конечно потому, что в этот день (11 июня) праздновалась память святаго Апостола Варфоломея, ибо сего требовал тогдашний церковный обычай; но это имя и по самому значению своему — сын радости было особенно утешительно для родителей сего младенца, ибо можно ли описать ту радость, которая переполняла их сердца, когда они видели пред собою начало исполнения их светлых надежд, которыя почивали на сем младенце со дня его чудеснаго приглашения во чрев матери? Кирилл и Мария рассказали этот случай священнику, и он, как сведущий в Священном Писании,— указал им много примеров из ветхаго и новаго заветов, когда избранники Божии еще от чрева матери были предназначаемы на служение Богу; привел им слова Пророка Давида о совершенном предведении Божием: несодеянная моя видесть очи Твои (Пс. 138, 16), и Апостола Павла: Бог воззвавый мя от чрева матере моея явити Сына Своего во мне, да благовествую Его в языцех (Гал. 1, 16), и другия подобныя места Священнаго Писания, и утешил их благодатною надеждою относительно их новорожденнаго: "не смущайтесь", говорил он им, "а паче радуйтесь, что сын ваш будет избранным сосудом Духа Божия и служителем Святыя Троицы". И благословив дитя и его родителей, служитель алтаря Христова отпустил их с миром. Между тем мать, а потом и другие стали примечать в младенце опять нечто необыкновенное: когда матери случалось насыщаться мясною пищею, то младенец не брал сосцев ея; то же повторялось, и уже без всякой причины, по средам и пятницам: так что в эти дни младенец вовсе оставался без пищи. И это повторялось не раз, не два, а постоянно; мать, конечно, беспокоилась, думала, что дитя нездорово, советовалась с другими женщинами, которые тщательно осматривали дитя, но на нем не было приметно никаких признаков болезни, ни внутренней, ни наружной; напротив: малютка не только не плакал, но и весело смотрел на них, улыбался и играл ручками... Наконец обратили внимание на время, когда младенец не принимал сосцев матерних, и тогда все убедились, что в этом детском посте «ознаменовались, как выражается святитель Филарет, предшествования расположения матери и проявлялись смена будущих его расположений». Возращенный постом во чреве матери, младенец и по рождении как будто требовал от матери поста. И мать, действительно, стала еще строже соблюдать пост: она совсем оставила мясную пищу, и младенец, кроме среды и пятницы, всегда после того питался молоком матери. Однажды Мария отдала младенца на руки другой женщины, чтобы та покормила его своею грудью; но дитя не захотело взять сосцев чужой матери; то же самое было с другими кормилицами... «Добрая отрасль добраго корня, говорит блаженный Епифаний, питалась только чистым млеком родившей его. Так сей младенец от чрева матери познавал Бога, в самых пеленах поучался истин, в самой колыбели привык к посту и, вместе с молоком матери, навыкал воздержанию... Будучи по естеству еще младенцем, он выше естества уже предначинал пощение; с младенчества он был питомец чистоты, питаемый не столько млеком, сколько благочестием, и предъизбранный Богом еще до рождения»... «Многия матери, замечает по сему случаю святитель Платон, не почитают важным делом кормить дитя своею грудью, но на самом дле это очень важно. Для чего же Творец естества наполняет молоком сосцы матерние, если не для того, чтобы приготовить в них для младенца питательную пищу? А с этою пищею, то есть с молоком, вливаются в младенца его будущие склонности и нравы». «Чужое молоко, рассуждает в одном месте святитель Димитрий Ростовский, не так полезно для младенца, как молоко его родной матери. Если кормилица больна, то будет больное и дитя; если она гневлива, невоздержна, сварлива, таково же будет и дитя, которое она кормит. Дитя, воспитанное чужим, не матерним млеком, не будет иметь к матери такой любви и привязанности, какую имеют дети, вскормленные ея собственным млеком. Да пристыдят таких матерей бессловесныя животныя: ни одно из них не доверяет другому питать собственных детей»... «Лучше бы подумать доброй матери, говорит святитель Филарет Московский, отнимать ли мать вдруг у двух младенцев: у младенца кормилицы и у своего собственнаго, и заставлять ли своего младенца пить из груди кормилицы может быть тоску по оставленном ею собственном детище, вместо того, чтобы он пил любовь из груди своей матери»... «Бывают матери, - говорит святый Златоуст, - которыя своих детей отдают кормилицам. Христос не попустил сего. Он питает нас собственным телом и напояет собственною кровию»... Окончилось время кормления грудью Варфоломея; дитя покинуло колыбель; возрастая телом, оно укреплялось и духом, исполняясь разума и страха Божия; благодать Божия почивала на святом младенце и добрые люди утешались им.

Глава II. БЛАГОДАТНЫЙ ОТРОК
Слабые уcпехи в грамоте — Детское горе — Молитвы дитяти — Дивный старец — Чудная перемена — Научение свыше — Детские подвиги — Благоразумные ответы отрока — Поведение и устроение его души — Его молитвенныя излияния пред Богом. (1326-1332) Когда Варфоломею исполнилось семь лет, родители отдали его учиться грамоте. Наши благочестивые предки всегда смотрели на обучение грамоте, как на дело священное: грамота давала ключ к чтению и уразумению Божественных Писаний. И школы грамотности, которых было очень немного в то время, учреждались попечениями Епископов и вообще духовенства. Ростовским Епископом в то время, о котором мы говорим, был Прохор, муж учительный и благочестивый. Под его руководством и учителями в школы назначались, конечно, люди богобоязненные. Вместе с Варфоломеем учились и два брата его: старший Стефан, и младший Петр. Братья обучались успешно, хотя Петру в то время не было и шести лет, а Варфоломей далеко отставал от них. Учитель наказывал его, товарищи упрекали и даже смеялись над ним, родители уговаривали; да и сам он напрягал все усилия своего детскаго ума, проводил ночи над книгою, и часто, укрывшись от взоров людских, где-нибудь в уединении, горько плакал о своей неспособности, горячо и усердно молился Господу Богу: «дай же Ты мне, Господи, понять эту грамоту; научи Ты меня, Господи, просвети и вразуми!» Но грамота все же ему не давалась. «Тяжелое чувство испытывает человек, говорит святитель Платон, когда всей душой желает учиться, чувствует в себе пламенное влечение к просвещению, но на пути к достижению цели его желаний встречаются какие-либо непреодолимыя препятствия». Сильно огорчалось своею безуспешностию и доброе дитя. Не мало печалились о том и родители его, и учитель: всем было прискорбно, что мальчик лишается великаго дара Божия — в учении книжном. Но, видно, нужно было, чтобы отрок, о котором были столь добрыя предзнаменования, ранним опытом научился, что никакого успеха, никакого знания, никакой способности не должно приписывать себе, но единственно Богу, Отцу светов, от Котораго свыше сходит всякое даяние благо и всякий дар совершенный (Iак. 1, 17), и смиряться под крепкую руку (1 Петр. 5. 6) Того, Кто один просвещает всякого человека, грядущаго в мир (1оан. 1, 9). Чего, однакоже, не преодолеют прилежание и труды, а наипаче молитва, и особенно молитва, исходящая от чистаго сердца невиннаго дитяти? И вот, Господь, близ сущий всем призывающим Его во истинче (Пс. 144, 18), внял, наконец, и усердной молитве благоразумнаго отрока Варфоломея и даровал ему просимое. Раз отец послал его в поле искать жеребят, каковое поручение пришлось особенно по душе мальчику, любившему уединяться от людей. Здесь-то и случилось с ним нечто подобное тому, что было с Саулом, который, будучи также послан отцем своим для отыскания заблудившихся ослят, встретил Пророка Самуила, возвестившаго ему, что он будет царем над Израилем. На поле, под дубом, увидел Варфоломей незнакомаго старца-черноризца, саном пресвитера; благоговейный и ангелоподобный старец приносил здесь свои молитвы Богу вездесущему и изливал пред Всеведущим слезы сердечнаго умиления. Поклонившись ему, скромный отрок почтительно отошел в сторону, не желая прерывать его беседы с Богом, и стал вблизи, ожидая окончания молитвы. Старец окончил молитву; он с любовию взглянул на доброе дитя, и, прозревая в нем духовными очами избранный сосуд Святаго Духа, ласково подозвал его к себе, благословил его, отечески поцеловал и спросил: «Что тебе надобно, чадо?» Хотя мальчик был послан искать коней, но его тоскующая душа и теперь была всецело занята невеселыми мыслями о своей неспособности к учению; он забыл на этот раз о конях и с детской простотой поведал старцу свое сердечное горе. «Меня отдали учиться грамоте, сказал сквозь слезы Варфоломей, и больше всего желала бы душа моя научиться читать слово Божие; но вот сколько ни стараюсь, никак не могу выучиться, не понимаю, что мне толкуют, и очень печалюсь о том; помолись за меня Богу, отче святый, — попроси у Господа, чтобы Он открыл мне учение книжное: я верю, что Бог примет твои молитвы». Умилился старец от таких речей малаго отрока; он видел его усердие, и любуясь красотой детской души, отражавшейся на его кротком лиц, воздел руки, возвел очи на небо, вздохнул к Богу из глубины сердечной и стал молиться, испрашивая дитяти просвещения свыше... О, как пламенна была эта молитва таинственнаго старца под открытым небом, под тению дуба, и с каким трепетом надежды соединял с нею свою чистую детскую молитву блаженный Варфоломей! В этом трогательном единении двух душ — убеленнаго сединами старца и малаго отрока — их общая молитва, как чистый фимиам, восходила на небо и достигла престола Всевышняго... Старец заключил свою вдохновенную молитву священным словом: аминь, и бережно вынул из пазухи небольшой ковчежец. Открыв его, он взял оттуда тремя перстами малую частицу святой просфоры, и, благословляя ею Варфоломея, промолвил: "возьми сие, чадо, и снеждь; сие дается тебе в знамение благодати Божией и разумешя Святаго Писания. Не смотри на то, что частица св. хлеба так мала: велика сладость вкушения от нея". Нужно ли говорить, с каким восторгом принял святой отрок этот благодатный дар? Слезы радости блестели в его детском взоре; с благоговением вкусил он от св. хлеба и — какою же сладкою показалась ему эта таинственная пища!
— Не об этом ли сказано в псалмах, — сказал он старцу: коль сладка гортани моему словеса Твоя, паче меда устом моим, и душа моя возлюби я зело! (Пс. 118, 103).
Заметим, что юный Варфоломей, по святой любознательности и усердию, много псалмов заучил наизусть со слов своих благочестивых родителей, и, конечно, повторял их в своих уединенных прогулках по полям и лугам своей родины. Поэтому и теперь пришли ему на память приведенныя слова Псалмопевца.
— Если веруешь, чадо, - отвечал ему старец, - больше сих узришь. А о грамоте не скорби: ведай, что отныне Господь подаст тебе разумение книжное паче братий твоих и товарищей, так что и других будешь пользовать.
Радуясь от всей души, что Бог привел ему встретиться с таким святым старцем, Варфоломей сладостно внимал его душеполезным наставлениям; как семена на добрую землю, так и благодатныя слова старца ложились на его доброе сердце. Довольно научив его о спасении души, старец хотел уже идти в путь свой; но благоразумный отрок не хотел расстаться с святым наставником; он пал к ногам его и со слезами умолял войти в дом его родителей. «Родители мои, говорил Варфоломей, очень любят таких, как ты, отче! Не лиши же и их своего святаго благословения!» Сколько детской простоты слышится в этих речах добраго мальчика! В них сказалась вся любящая душа святаго дитяти, и как счастливы родители, которых Бог благословил такими детьми! Поистине такия дети — Божие благословение, они не только в себе самих носят это благословение небесное, но и собирают его, так сказать, отовсюду, чтобы привлечь на дом родительский. С улыбкой любви последовал старец за своим юным странноприимцем, и с честию его встретили родители Варфоломеевы. Для благочестивых людей такой старец — инок — всегда желанный гость, а Кирилл и Мария особенно любили принимать и покоить у себя в доме иноков. Приняв благословение от старца, они предложили ему радушное угощение. Но гость медлил садиться за стол: «прежде следует вкусить пищи духовной», заметил он и направился в моленную, которая в старое доброе время имелась в каждом доме благочестивых князей и бояр. Туда пригласил он с собою Варфоломея, и, благословив начало третьяго часа, велел ему читать псалмы... Напрасно изумленный отрок отговаривался неумением: старец сам дал ему в руки книгу и настоятельно сказал, чтобы тот читал слово Божие без сомнения. И что же? Отрок взял благословение от старца и, благоговейно осенив себя крестным знамением, начал стихословить Псалтирь стройно и внятно!.. И сам он, и родители, и братья не могли надивиться, как хорошо читает он... Ведь до сего времени он так тупо учился и мало понимал!.. Так в последствии об этом рассказывал сам Преподобный. Над ним сбылось, замечает блаженный Епифаний, слово Пророка: тако глаголет Господь: се дах словеса Моя во уста твоя (Iерем. 1, 9). После того святой гость вкусил предложенной ему трапезы, и, благословив радушных хозяев, хотел удалиться; но благочестивым боярам жаль было так скоро отпустить его: им хотелось еще побеседовать с опытным в духовной жизни старцем, в котором они уже приметили дар прозорливости. Между прочим, они рассказали ему, как сын их, будучи еще во чреве матери, троекратно прокричал в церкви, и желали знать, что думает старец об этом случае, который самою необычайностью своей заставлял их невольно задумываться над ним.
— О добрые супруги! - сказал им на это старец, - вот, Господь удостоил вас такой великой милости, — дал вам такого сына: зачем же вы страшитесь там, где нет никакого страха? Вам должно радоваться, что Бог благословил вас таким детищем: Он предъизбрал вашего сына еще прежде его рождения. А что я говорю вам истину — вот вам знамение: с этой поры отрок будет хорошо понимать всю книжную мудрость и свободно будет читать Божественное Писание. Знайте, что велик будет сын ваш пред Богом и людьми за его добродетельную жизнь!
Старец встал, чтобы идти; уже на пороге дома он еще раз обратился к родителям Варфоломеевым и вымолвил в пророческом духе такия загадочныя слова: «Отрок будет некогда обителью Пресвятой Троицы; он многих приведет за собою к уразумению Божественных заповедей». Гостеприимные хозяева проводили странника до ворот своего дома; но тут он вдруг стал невидим, так что Кирилл и Мария невольно подумали: не Ангел ли Божий был послан к ним, чтобы даровать премудрость их сыну? — И глубоко сохранили они в благоговеющих сердцах своих его таинственные глаголы. Между тем, как говорил старец, так и сбылось: с отроком произошла чудная перемена. Какую бы книгу не раскрыл он, — тотчас же начинал читать ее без всякаго затруднения, понимая и смысл того, что читал. Так дар Божий, столь неожиданно ему ниспосланный, воздействовал в юном Варфоломее и просветил ум его. Нет нужды говорить, что после этого случая он скоро опередил в учении как братьев своих, так и прочих товарищей. Нередко можно и в наше время встретить примеры горячаго детскаго благочестия, продолжительных горячих со слезами молитв, любви к Богослужению, усерднаго стремления подражать подвигам святых отцов; это бывает в тех благочестивых семействах, в которых дети воспитываются в страхе Божием, на чтении житий святых, под сению храма Божия. В древней же Руси всё воспитание детей велось в строго-церковном духе. И это чувство, эти чистые, святые стремления дитяти не скорбь и мрак вносят в его юную душу, но отрадную тишину, ясность и спокойствие. Дитя черпает в них духовную силу и крепость; в его душе слагаются светлые образы (идеалы) жизни святой, жизни по Евангелию Христову, — образы, которые сродняются с его юным сердцем и становятся для него на всю жизнь заветною святыней, к которой с теплым чувством обращается потом человек даже в глубокой старости. И чем сильнее эти святые стремления в детстве, тем больше они освещают в последствии мрак жизни в сей юдоли земной, — они примиряют утомленного невзгодами жизни пришельца земли с его нерадостной долей и поддерживают, ободряют, утешают в его многотрудном странствовании к отечеству небесному. Так было и с отроком Варфоломеем. Рано в его душе, воспитанной примерами и уроками благочестия, раскрылось чувство любви к молитве и готовность к подвигам для угождения Богу. Простое доброе сердце дитяти есть открытая дверь для благодати Божией; посему-то и сказал Господь о детях: таковых есть царство небесное (Матф. 19, 14). Рано низошла благодать Божия и в невинное сердце отрока Варфоломея и воцарилась там. Всею душою Варфоломей полюбил Богослужение церковное и не опускал ни одной службы церковной. Наши предки не знали и не любили читать какия-либо книги светскаго содержания; жития святых, святоотеческие писания, разные Палеи, сборники, летописные сказания о минувших судьбах родной земли — вот книги, которые были любимым чтением того времени. Конечно, в доме благочестиваго боярина Кирилла не было недостатка в таких книгах, отрок Варфоломей их читал и перечитывал, и кто знает? — может быть, некоторыя рукописи XII-XIV века, оставшияся в библиотеке Лавры от времени самого её основателя, были принесены им в пустыню, как единственное дорогое наследство после его родителей. Почерпая из книг уроки мудрости духовной, он тотчас же старался прилагать их к жизни своей — «не так, замечает святитель Филарет, - как многие долголетние ученые, которых учение цветет в словах, но в делах не созревает». Он скоро понял, что еще в отроческом возрасте страсти начинают проявлять свою губительную силу, которую сдержать стоит немалаго труда; а кто хотя раз поддастся в юности их влечению и попустит им связать себя порочными склонностями, тому и подавно тяжело преодолеть их. И вот благоразумный отрок принимает все меры, чтобы оградить себя от их воздействия, и пресекает все пути, которыми они привыкли находить доступ к сердцу человека. Так, прежде всего он совершенно уклоняется от детских игр, шуток, смеха и пустословия, помня, что тлят обычаи благи беседы злы (1 Кор. 15, 33), и что со строптивым легко можно и самому развратиться (Пс. 17, 27). Потом, сознавая, что воздерживать себя во всём есть лучшее средство сдерживать страсти, а свободный от страстей дух и непомраченная ими мысль всегда бывают способнее к восприятию благодати Божией, — святой отрок налагает на себя строгий пост: по средам и пятницам он не позволяет себе вкушать ничего, а в прочие дни питается только хлебом и водою. О каких-нибудь других питиях, не говоря уже о вине, он не позволяет себе и помыслить во всю свою жизнь. Заботливая мать старалась умерить строгость его поста: «Не изнуряй себя излишним воздержанием, сын мой, - говорила она, — чтобы тебе не заболеть оъ истощения сил: тогда и нам немалую скорбь причинишь. Ты еще дитя, твое тело еще растет; посмотри: никто в твоем возрасте не принимает на себя такого поста: ни братья твои, ни товарищи так не постятся, как ты; другие дети семь раз на дню поедят, а ты, дитя мое, ешь только раз в день, а то и через день; перестань так делать, это тебе не по силам: всякое добро хорошо в меру и в свое время. Вкушай пищу по крайней мере вместе с нами». Но благоразумный отрок кротко отвечал на эти увещания любящей матери: «Не стесняй меня в этом, родная моя, чтобы не пришлось делать так против воли твоей. Не отклоняй меня от воздержания, которое так сладостно душе моей; зачем советуешь своему сыну неполезное? Ведь вы же сказали мне, что я еще в колыбели постился по средам и пятницам; как же я могу не понуждать себя угождать Богу, чтобы Он избавил меня от грехов моих?»
— Тебе нет еще и двенадцати лет от роду, — возражала ему мать, - а ты уже говоришь о грехах своих! Мы видели над тобою явные знамения благодати Божией; ты избрал благую часть, которая не отнимется у тебя, — что у тебя за грехи?
— Перестань, матушка, - со сдержанным огорчением отвечал ей сын, - что ты это говоришь? Тебя увлекает естественная любовь твоя к детям; но послушай, что говорит Святое Писание: никто же чист пред Богом, аще и един ден жития его будет на земли (Иова 14, 5); никто не безгрешен, токмо един Бог, а Божественный Давид о нашей худости говорит, в беззакониих зачат есмь и во грехах роди мя мати моя (Пс. 50, 7), сего ради да не похвалится всяк человек! Брашно и питие, конечно, не поставит нас пред Богом! (Кор. 8, 8). Мать удивлялась разумным речам своего сына, и, не желая препятствовать его доброму произволению о Боге, обыкновенно говорила ему: «Если ты так рассуждаешь, то делай, как хочешь; Господь с тобою, я не хочу стеснять тебя в добром, дитя мое!»... И святый отрок никогда не позволял себъ даже отведать каких-нибудь сладких блюд или напитков, следуя мудрому наставлению Великаго Василия: «Аще хочеши внити в рай, воздержи чрево, бежи пиянства». Так укрощая юную плоть свою воздержанием и трудами для сохранения чистоты душевной и телесной, он ни в чем не выходил из воли своих родителей: как кроткий и послушный сын, он был истинным утешением для них. «И виден был в нем прежде иноческаго образа совершенный инок, - говорит блаженный Епифаний, - поступь его была полна скромности и целомудрия; никто не видал его смеющимся, а если и появлялась иногда кроткая улыбка на его прекрасном лице, то и она была сдержана; а чаще лицо его было задумчиво и серьезно; на глазах нередко заметны были слезы — свидетели его сердечнаго умиления; его уст никогда не оставляли Богодухновенные псалмы Давидовы. Всегда тихий и молчаливый, кроткий и смиренный, он со всеми был ласков и обходителен, ни на кого не раздражался, от всех с любовию принимал случайныя неприятности. Ходил он в плохой одежде, а если встречал бедняка, то охотно отдавал ему свою одежду. Благоговейное устроение юной души Варфоломея естественно располагало его искать уединения, где бы мог он, наедине с Богом, изливать в слезной молитве пред Ним все святые чувства невиннаго сердца, и в самопредании воле Божией искать подкрепления духу на предстоящем жизненном пути. Он так и делал. Особенно любил он молиться по ночам, иногда совсем проводя ночи без сна, и все это стараясь тщательно укрыть от домашних. И какою же детскою доверчивостью и пламенною любовию к Богу, какою мудрой простотой дышала его чистая молитва! «Господи! — так взывал он в умилении сердечном, - если верно то, о чем поведали мне родители мои; если прежде моего рождения на свет Ты уже благоволил явить на мне убогом дивныя знамения благодати Твоей; то да будет воля Твоя, Господи! Буди, Господи, милость Твоя на мне! И дай же мне, Господи, измлада возлюбить Тебя всем сердцем моим и всею душею моею, и поработати единому Тебе, яко к Тебе привержен есмь от утробы матери моея, от ложесн, от сосцу матери моей Бог мой еси Ты! И как посетила меня благодать Твоя, когда я был еще во чреве матери моей, так не оставь меня и ныне, Господи! Отец мой и мати моя -придет время — оставят меня, а Ты восприими меня, соделай меня Своим, причти меня к избранному Твоему стаду! Тебе предоставлен я бедный от самых пелен, — избави же меня, Господи, от всякой нечистоты, от всякой скверны душевной и телесной; сподоби меня творити святыню во страхе Твоем; Господи! К Тебе единому пусть стремится сердце мое; да не усладят меня все сладости мира сего; да не прельстят меня все красоты житейския; к Тебе единому пусть прилепится душа моя, и да восприимет меня десница Твоя... Не попусти мне когда-нибудь возрадоваться радостию мира сего, но исполни меня, Господи, радостию духовною и неизреченною сладостию Божественною; Дух Твой благий да наставит мя на землю праву!» И невольно каждый, видевший такое доброе устроение Варфоломея, любовался им, невольно говорил про себя с удивлением: что-то выйдет из этого отрока, которого Бог сподобил такой благодати с ранняго детства? А отрок, между тем, становился юношей и, возрастая летами, возрастал и в благочестии. И само собою зараждалось в нем желание иноческаго подвига, и с каждым днем все больше и больше росло и созревало это желание, пока, наконец, не обратилось в пламенную жажду души, которой томился некогда венценосный подвижник и пророк, и взывал: желает и скончавается душа моя к Богу крепкому, Богу живому: когда же, наконец, прииду и явлюся лицу Божию? (Пс. 41, 3). Но не в Ростовской земле, не в Ростовском княжестве, которое тогда потеряло уже свое значение, суждено было исполниться этим заветным мечтам. Там, по выражению песни церковной, первыя искры Божественнаго желания только начали возжигать сей великий светильник, но не там надлежало ему возгореться. Ему назначено было Промыслом Божиим просиять в мрачной пустыне, среди дремучих лесов Радонежских, чтоб оттуда светить светом своей жизни святой и своего благодатнаго учения только что возникавшей тогда из безвестности Москве, которая готовилась быть первопрестольною столицей всей Русской земли, а с Москвою — светить и всему Православному Царству Русскому. Посмотрим теперь, как перенесен был благодатный светильник сей из пределов Ростова Великаго в пределы незнатнаго Радонежа, — перенесен невидимою рукою Промысла Божия, руководившаго обыкновенными путями дел человеческих.

ГЛАВА III. ПОКОРНЫЙ ЮНОША
Бедствия Русской земли — Возвышение Москвы — Своеволия Кочевы в Ростове — Переселение Кирилла в Радонеж — Порывы юной души — Благоразумие родителей и послушание сына — Бояре-схимники и их кончина — Святая решимость. (1330-1340) Здесь уместно сказать несколько слов о том, в каком состоянии находилась в описываемое нами время Русская земля, чтобы знать, при каких обстоятельствах жили родители Варфоломеевы, и среди каких условий воспитывался сам Варфоломей. Раскроем на минуту скорбныя страницы родной нашей истории, чтобы яснее видеть, какого великаго мужа послал Бог многострадальному отечеству нашему в лице смиреннаго Своего избранника, пустынника Радонежскаго, в столь трудные времена. На темной картине исторических событий его светлый образ выступает пред нами во всей своей неземной красоте. Поистине трудные были тогда времена!.. Тяжким бременем лежало иго татарское на плечах Русскаго народа. О том, чтобы сбросить с себя это ненавистное иго, никто не смел и подумать. Князья то и дело ходили в Орду, — то на поклон грозным тогда ханам монгольским, то судиться и тягаться между собой, и сколько благородной крови княжеской пролито в Золотой Орде по зависти и братоубийственной ненависти честолюбивых соперников! Наш историограф Карамзин справедливо замечает, что «Древняя Русская пословица: близь Царя — близь смерти — родилась тогда, как наше отечество носило цепи Монголов. Князья ездили в Орду как на страшный суд: счастлив, кто мог возвратиться с милостью царской, или, по крайней мере, с головою!» Нередко там они и душу свою полагали за веру Православную, и за святую Русь. А потому, отправляясь в Орду, они обыкновенно писали духовные завещания, прощаясь навсегда со своею семьей. Народ страдал от своеволия грубых и гордых татарских численников и баскаков (чиновников), которые разезжали по всем городам. Не было от них никому пощады, что хотели, то и делали: города и селения жгли и грабили, храмы Божии разоряли или оскверняли, а людей убивали или уводили в плен. Даже купцы, даже просто бродяги монгольские, обходились с нашими предками как с презренными рабами. При таких неурядицах, при недостатке единой сильной власти, был полный простор страстям негодных людей, которых и всегда бывает не мало, а в такия тяжкия времена число их обыкновенно увеличивается. Иго татарское не прошло бесследно и в народной нравственности: «забыв гордость народную, - говорит Карамзин, - мы выучились низким хитростям рабства, заменяющим силу в слабых; обманывая Татар, еще больше обманывали друг друга; откупаясь деньгами от насилия варваров, стали корыстолюбивые и бесчувственные к обидам, к стыду, подверженные наглостям иноплеменных тиранов. От времен Василия Ярославича до Иоанна Калиты (период самый несчастнейший!) отечество наше походило более на темный лес, нежели на государство: сила казалась правом; кто мог, грабил: не только чужие, но и свои; не было безопасности ни в пути, ни дома; воровство сделалось общею язвою собственности»... Да, тяжело было Русской земле в те скорбныя времена; трудно, невозможно было одолеть сильнаго врага и именно потому, что князья Русские все больше ссорились между собой, — единства не было, по клочкам была разделена вся обширная Русская земля. И если бы не осознали наконец необходимости этого единства — кто знает? — может быть и совсем погибла бы Русь Православная, подпав владычеству более опасных врагов. Но Бог не попустил случиться такой беде. Раньше всех поняли опасность наши первосвятители: они всегда твердили князьям, что единодушие между ними необходимо для спасения России от окончательной гибели; когда было можно, святители всегда являлись миротворцами в усобицах княжеских, действуя и словом убеждения, и силою духовной власти. А прозорливый святитель Петр положил прочную основу объединению Русской земли, переселившись навсегда из Владимира, на Клязьме, в незнатный тогда городок Москву, к умному и благочестивому Князю Иоанну Даниловичу Калите. Этот Князь стал настойчиво приводить в исполнение намеченную еще его отцом мысль объединения Русской земли, и присоединял одно за другим соседния княжества к Московскому. Святитель Петр, незадолго пред кончиною своею, ободрил Князя предсказанием о будущем величии Москвы. «Если ты, сын мой, - говорил он в духе пророчества, - успокоишь мою старость и воздвигнешь здесь храм достойный Богоматери, то будешь славнее всех иных Князей, и род твой возвеличится; кости мои останутся в сем граде; святители захотят обитать в оном; и руки его взыдут на плеща врагов наших». Иоанн исполнил завет старца-митрополита, и Бог благословил успехом его начинания на пользу отечества. Москва, мало-помалу, стала возвышаться над другими городами, а сам Иоанн заслужил славное имя собирателя Русской земли. Чрез сто лет с Москвою никто уже не дерзал спорить о первенстве: она объединила под собою всю тогдашнюю Русь, и это объединение не только спасло Россию от конечнаго разоренья, но и помогло ей сбросить иго монгольское. Но нелегко было удельным князьям расставаться со своею свободою. Московский Князь действовал властно, иногда ничем не стесняясь, ни пред чем не останавливаясь. Даже в тех случаях, когда присоединение соседних уделов совершалось мирным путем, посредством, например, родственных союзов с Великим Князем Московским, и тогда Иоанн Данилович не задумывался распоряжаться удельными, как ему хотелось. Так он выдал своих дочерей — одну за Василия Даниловича Ярославскаго, а другую — за Константина Васильевича Ростовского, и, действуя как глава России, предписывал своим зятьям законы в их собственных областях. «Горько тогда стало городу Ростову, — со скорбию повествует летописец, - и особенно князьям его! У них отнята была всякая власть и имение, вся же честь их и слава потягнули к Москве». Послан был в Ростов в сан воеводы московский вельможа Василий, прозванием Кочева, и с ним другой, по имени Мина; по прибыли в Ростов, они стали действовать полновластно, притесняя жителей, так что многие ростовцы принуждены были отдавать москвичам свои имущества поневоле, за что получали только оскорбления и побои и доходили до крайней нищеты. Трудно и пересказать все, что потерпели они: дерзость московских воевод дошла до того, что они повысили вниз головою ростовскаго градоначальника, престарелаго боярина Аверкия, поставленнаго еше князем Василием Константиновичем, и в таком виде оставили его на поругание... Так поступали они не только в Ростове, но и по всем волостям и селам его. Народ роптал, волновался и жаловался на эти своеволия; все говорили, что слава Ростова исчезла, что князья его лишились своей власти, что Москва тиранствует... Не избежали, конечно, этих народных скорбей и праведные родители Варфоломеевы. Славный и именитый некогда боярин Кирилл, еще ранее описанных нами событий в Ростове, под старость стал терпеть нужду. Частыя путешествия в Орду со своим князем, тяжкие дани и непосильные подарки ордынским вельможам, без чего никогда не обходились эти путешествия, — жестокий голод, нередко опустошавший Ростовскую область, а больше всего, говорит преподобный Епифаний, великая рать или нашествие Туралыково в 1327 году — все это вместе отозвалось крайне неблагоприятно на его состоянии и почти довело его до нищеты. Очень вероятно также, что своеволие московских наместников, которые распоряжались в Ростове как независимые государи, не пощадило и Кирилла, как ближняго боярина князей Ростовских: может быть и он лишился тогда не только чести своей, но и всего своего достояния. Тяжело было Кириллу после всего, что испытал он в Ростове, оставаться там, а, может быть, и прямо приказано было от наместников московских удалиться из Ростова, и потому он решил, лишь только откроется возможность, покинуть родной город и перейти на службу к другому князю. Случай скоро представился. В 12 верстах от Троицкой Лавры, по направлению к Москве, есть село Городище или Городок, которое в древности носило имя Радонежа. В 1328 году, отправляясь в Орду, Великий Князь Иоанн Данилович написал духовное завещание, в коем, между прочим, назначил «село Радонежское» в удел Великой Княгине Елене «с малыми детьми» нераздельно. Вскоре после того село это перешло в полную собственность младшаго сына Ианнова Андрея. «Великий Князь, по малолетству Андрея, поставил в Радонеже наместником Терентия Ртища, который, желая привлечь большее число поселенцев в этот, почти незаселенный тогда край, объявил именем князя разныя льготы переселенцам. Лишь только это стало известно в Ростове, многие из его жителей, в надежде найти себе облегчение; потянулись в Радонеж. В числе таких переселенцев Епифаний называет Протасия тысяцкаго, Георгия, сына Протопопова с родом его, Иоанна и Феодора Тормасовых, их родственников Дюденя и Онисима, бывшаго ростовскаго вельможу, а в последствии диакона и ученика Сергиева. В числе их переселился и блаженный Кирилл со всем своим семейством и водворился в Радонеже близ церкви Рождества Христова. По обычаю того времени, Кирилл должен был получить поместье, но сам он, по старости, уже не мог нести службы, и потому обязанность эту принял на себя старшй сын его Стефан, который, вероятно, еще в Ростове, женился. Младший из сыновей Кирилла Петр также избрал супружескую жизнь; но Варфоломей и в Радонеже продолжал свои подвиги. Размышляя о суете всего земнаго, блаженный юноша нередко повторял сам себе слово пророческое: «какая польза в крови моей, внегда сходити ми во истление? (Псал. 29, 10). Правда, мир и все, что в мире, создано Богом для блага людей; но все это человеческими страстями, насилиями, неправдами, до того извращено, что жизнь человеческая не представляет почти ничего, кроме труда и болезней, и для желающаго в кротости духа устроять свое спасение со всех сторон встречаются препятствия и соблазны". Рассуждая таким образом, Варфоломей стал просить у своих родителей благословения избрать путь иноческой жизни. Не раз он говорил отцу: «Отпусти меня, батюшка, с благословением, и я пойду в монастырь». «Помедли, чадо, - отвечал ему на это отец, - сам видишь: мы стали стары и немощны; послужить нам некому: у братьев твоих не мало заботы о своих семьях. Мы радуемся, что ты печешься, како угодити Господу Богу; это дело хорошее, но верь, сын мой: твоя благая часть не отнимется у тебя, только послужи нам немного, пока Бог явит милость Свою над нами и возьмет нас отсюда; вот, проводи нас в могилу, тогда уже никто не возбранит тебе исполнить свое заветное желание». И благодатный сын повиновался; он прилагал все свое старание угодить святым родителям и упокоить их старость, чтобы заслужить себе их благословение и молитвы. Не связанный семейными заботами, он всего себя посвятил упокоению родителей, а по своему кроткому, любящему характеру был как нельзя более способен к этому. Какой прекрасный, поучительный пример и благоразумия родительского, и послушания сыновнего! Кирилл и Мария не усиливаются погасить возгарающееся в сыне своем Божественное желание, не принуждают его связать себя с суетою мира узами брачными, как делают многие родители века сего: они только указывают ему на свои нужды и немощи, а втайне, вероятно, более имеют в виду его молодость и дают ему случай еще испытать самого себя и укрепиться в святом намерении, дабы он, возложив руку на рало, уже не озирался вспять. Но и Варфоломей не следует примеру своевольных детей века сего, из коих многие, даже в обыкновенных мирских делах, не хотят покорить воли своей — воле родителей и ни во что ставят их нужды и желания; нет, благоразумный юноша знает достоинство того, чего желает; однакоже, взирая на заповедь Божию: чти отца и матерь (Мф. 15, 4), соглашается до времени томить себя неисполненным желанием, дабы сохранить повиновение родителям и чрез то наследовать их благословение: так дорожил он этим благословением! И родители, конечно, от всего любящаго сердца благословляли послушнаго сына святыми своими благословениями до последняго своего воздыхания! Но дух иночества нечувствительно сообщился от сына родителям: при конце своей многоскорбной жизни Кирилл и Мария пожелали и сами, по благочестивому обычаю древности, воспринять на себя ангельский образ. Верстах в трех от Радонежа был Покровский Хотьков монастырь, который состоял из двух отделений: одного — для старцев, другаго — для стариц; в этот монастырь и направили свои стопы праведные родители Варфоломеевы, чтобы здесь провести остаток дней своих в подвиге покаяния и приготовления к другой жизни. Почти в тоже время произошла важная перемена и в жизни старшаго брата Варфоломеева — Стефана: недолго жил он в супружестве; жена его Анна умерла, оставив ему двух сыновей — Климента и Иоанна. Похоронив супругу в Хотьковом монастыре, Стефан не пожелал уже возвратиться в мир; поручив детей своих, вероятно, Петру, он тут же, в Хотькове, и остался, чтобы, принять монашество, вместе с тем послужить и своим немощным родителям. Впрочем, претружденные старостию и скорбями схимники бояре не долго потрудились в своем новом звании: не позже 1339 года они с миром уже отошли ко Господу на вечный покой. Дети почтили их слезами сыновней любви и похоронили под сению той же Покровской обители, которая с сего времени сделалась последним приютом и усыпальницею рода Сергиева. После удаления старшаго брата в монастырь, Варфоломей остался полным хозяином в доме родителей. Кончину их он принял как поданный Провидением Божиим знак к исполнению своего заветнаго намерения. Отдавая им последний долг сыновней любви, он неотлучно провел в Хотькове монастыре сорок дней, пока совершалось установленное Церковию поминовение новопреставленных; свою молитву о упокоении душ их он соединял с делами милосердия: каждый день кормил нищих и раздавал бедным остатки небогатаго имущества почивших. В духовной радости возвратился он наконец в Радонеж: теперь никто и ничто не могло удержать его в мире, среди столь несносной для души его суеты... С наслаждением повторял он изречения Священнаго Писания, которыя так подходили теперь к его устроению душевному: изыдите от среды их и отлучитеся, и ничему, сущему в мире, не прикасайтеся (2 Кор. 6, 17); отступите от земли и взыдите на небо. Прилепе душа моя по Тебе, Господи, мене же прият десница Твоя! (Пс. 62, 9). Вот какими чертами изображает состояние души Варфоломеевой в это время святитель Платон: «читал Варфоломей во Святом Евангелии: приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененнии, и Аз упокою вы (Мф. 11,28), — читал он и размышлял: что может быть желательнее сего? Я, я — из числа сих труждающихся, я — из числа обремененных... Чувствую в себе силу страстей; совесть моя трепещет суда Божия... Сосуд избранный, Апостол Павел, говорит о себе, что он — первый из грешников. А мне что иное о себе сказать? И внешния обстоятельства своею прискорбностью гонят меня в пустыню... Отовсюду я утружден и обременен; но вот, Господь глаголет в Евангелии: прииди ко Мне, и Аз упокою тя. Можно ли пренебрегать тем, чего всеми силами искать надобно? Сам Господь ищет меня и сретает со Своим вожделенным покоем. И как же я был бы не разумен, если бы вздумал отказаться от сего неоцененнаго сокровища! Нет, пойду, побегу за гласом сим: Он солгать не может. Сердце мое Он зажег, не могу успокоиться, пока обещаннаго Им покоя не найду! Се удалюся бегая и водворюся в пустыни, буду чаять Бога спасающаго мя от малодушия и от бури" (Псал. 54, 8-9). Обращал Варфоломей в благоговейном сердце своем и другое слово Господа: аще кто грядет ко Мне, и не отречется всего своего имения, не может быти Мой ученик (Лук. 14, 26. 33). Желая последовать сему слову спасительному, он передал своему меньшему брату Петру все, что осталось после родителей. Так сделан был решительный шаг, и святой юноша, на 21 году своей жизни, бодро вступил на новый путь, полный скорбей и лишений, и, подклонив свою главу под благое иго креста Христова, устремился к вожделенным для него подвигам духовным, как жаждущий елень стремится к живительным источникам водным... «Он оставил мир, - говорит святитель Филарет Московский, - когда мир еще не знал его; и в последствии не восхотел стать даже в такое состояние, которое хотя и в мире, но не от мира и не для мира (разумеем сан святительский); самое послушание, столь свято хранимое Сергием во всех других случаях, не могло привести его к тому, чтобы расстаться со сладкою пустынею, или хотя бы только принять от руки святителя священное украшение, как благословение архипастырское, потому, что сие украшение (крест) было сделано из золота»...

ГЛАВА IV. БРАТЬЯ В ПУСТЫНЕ
Горящее сердце — Стефан и Вафеоломей водворяются в пустыне — Первая келлия и первая церквица — Восторг юнаго подвижника — Пустынныя скорби — Стефан оставляет брата/ (1339-1342) Расстался Варфоломей с Радонежем и пошел в Хотьков, который теперь был для него роднее Радонежа. Можно ли изяснить то блаженное состояние, в каком находилась тогда его чистая душа, вся объятая пламенем Божественной любви? Опытные в духовной жизни подвижники говорят, что в начале подвига душа обыкновенно горит неизяснимою жаждою подвига; все кажется возможным, всякий труд — легким, всякое лишение — ничтожным. Благодать Божия, как нежная, любящая мать, дает новоначальному подвижнику вкусить тех благ неизреченных, которыя ожидают его по совершении подвига, — дает без всякой с его стороны заслуги, для того, чтобы он знал, что получит по очищении своего сердца от страстей, и потому не ослабевал в борьбе с врагами спасения. И блажен, кто не был рабом своих страстей, кто сохранил непорочность девства в юности, и от юности взял крест свой, чтоб идти за Господом! Тогда как другие подвижники всю жизнь свою проводят в тяжкой борьбе со своими страстями, и благодать Божия действует в них сокровенно, лишь изредка утешая их сладостным ощушешем своего присутствия, и снова скрываясь, дабы они не впали в высокое о себе мнение, — сей избранник благодати, за свою детскую простоту, за чистоту своего сердца, незнакомаго с грязью порока, скоро сподобляется благодатнаго покоя бесстрастия. К таковым, по преимуществу, можно отнести слово Лествичника: "изшедший от мира по любви к Богу в самом начале приобретает огнь, который, быв ввержен в вещество (страстей), вскоре возжжет сильный пожар" и истребит страсти. К числу таких избранников благодати принадлежал и Варфоломей. Давно горел в душе его этот благодатный огонь, а теперь он проник все его духовное существо. Его мысль уже витала в дебрях пустынных... В Хотькове, как уже знают читатели, смиренно подвизался, вблизи трех дорогих могил, старший брат Варфоломея Стефан. К нему-то и спешил блаженный юноша. Скромный, с детства привыкший подчинять свою волю воле старших, он и теперь боялся положиться на себя, и надеялся иметь в брате-иноке верного спутника и опытного руководителя на новом многотрудном жизненном пути. Оставаться в Хотькове у него не было намерения, — его душа жаждала безмолвия пустыни: чем больше представляла труда одинокая жизнь пустынника, чем больше было в ней лишений, тем для него казалось лучше. И вот, Варфоломей в Хотьковской обители. Он упрашивает брата идти с ним искать места для пустынножительства. Стефан не вдруг решается на такой подвиг. Недавний мирянин, поступивший в монастырь не столько по влечению чистой любви к Богу, сколько потому, что его сердце, разбитое семейным горем, искало врачевания в тишине святой обители, он не думал принимать на себя подвига выше меры своей, и желал проходить обычный путь жизни монашеской в стенах монастырских. Но Варфоломей просит, умоляет, и добросердечный Стефан уступает наконец неотступным просьбам любимаго младшаго брата и — «принужен быв словесы блаженнаго» — соглашается. Братья оставляют гостеприимную обитель и идут в самую глушь соседних лесов... В те времена каждый, желавший уединенной жизни, мог один или с товарищем свободно идти в лес, на любом месте строить себе хижину или копать пещеру и селиться тут. Земли было много свободной, не принадлежавшей частным владельцам. Когда собиралось около пустынников несколько человек, то строили церковь, испрашивали у князя право на владение местом, а у местнаго святителя — разрешение освятить церковь, и обитель основывалась. Но Варфоломей не думал строить обитель, не желал собирать около себя братию, — у него было одно заветное желание: укрыться навсегда от мира в глубине непроходимой чащи лесной, укрыться так, чтобы мир никогда не нашел его и совсем позабыл отшельника. Долго ходили братья по окрестным лесам; наконец им полюбилось одно место, удаленное не только от жилищ, но и от путей человеческих. Это место было Самим Богом предназначено к устроению обители: над ним и прежде видали достойные люди — одни свет, другое огонь, а иные ощущали благоухание. Оно находилось верстах в десяти от Хотькова и представляло небольшую площадь, которая возвышалась над соседнею местностью в вид маковки, почему и названа Маковцем или Маковицею. Глубокая дебрь с трех сторон окружала эту Маковицу; густой лес до котораго еще никогда не касалась рука человеческая, одевал ее со всех сторон сплошною чащей, высоко поднимая к небу свои тихо шумящая вершины... В окружающих эту возвышенность дебрях можно было найти немного и воды, хотя ходить за нею было и неблизко. «Любуясь первобытною красотою местности, - говорит святитель Платон, — Варфоломей представлял себе в мысли земной рай, в котором жили праотцы рода человеческаго в невинном состоянии, до грехопадения». Мы не можем представить себе того восторга, который наполнял тогда душу и сердце молодаго отшельника! Наконец-то сбываются его заветные желания, его задушевные мечты: вот она — давно желанная пустыня, вот он — дремучий лес!.. Мир со всею его суетой, с его житейскими треволнениями остался там, где-то далеко позади Варфоломея; отшельник более не вернется туда, — здесь он найдет свой покой, здесь поселится навсегда, будет беседовать с Единым Богом, разделяя труды с своим родным не по плоти только, но и по духу братом!.. Горячо помолились братья на избранном месте пустыннаго жития; предавая самих себя в руки Божии, они призывали Божие благословение и на самое место своих будущих подвигов. Потом стали рубить лес; с великим трудом переносили они тяжелые бревна на своих, хотя и привычных к труду, но все же боярских плечах; мало-помалу редела чаща лесная, открывая место, на котором в последствии суждено было Богом процвести славной Лавре Сергиевой. Отшельники устроили себе сначала шалаш из древесных ветвей, а потом убогую келлийку; наконец, подле келлии, поставили и малую церквицу. Все это было сделано руками самих братьев-трудников; они не хотели приглашать посторонних людей, потому что телесный труд был необходимым условием самой жизни подвижнической. Когда церковь была готова к освящению, Варфоломей сказал Стефану: «по плоти ты мне старший брат, а по духу — вместо отца; и так, скажи мне: во имя какого Святаго следует освятить нашу церковь? Какой будет ея престольный праздник?»
— Зачем спрашиваешь меня о том, что сам лучше меня знаешь? - отвечал ему старший брат. - Ты, конечно, помнишь, как не раз покойные родители наши, при мне, говорили тебе: «Блюди себя, чадо: ты уже не наше, а Божие; Господь Сам избрал тебя прежде твоего рождения и дал о тебе доброе знамение, когда трижды возгласил ты во чреве матери, во время литургии». И пресвитер, тебя крестивший, и чудный старец, нас посетивший, говорили тогда, что это трикратное проглашение твое предзнаменовало, что ты будешь учеником Пресвятая Троицы; и так пусть церковь наша будет посвящена Пресвятому Имени Живоначальныя Троицы; это будет не наше смышление, а Божие изволение: пусть же благословляется здесь имя Господне отныне и во веки!» Вздохнул из глубины сердца юный подвижник и сказал брату: «Ты высказал, господин мой, то самое, что давно было у меня на душе, чего я всем сердцем желал, но не дерзал высказать. Любезно мне слово твое: пусть эта церковь будет освящена во Имя Пресвятыя Троицы. Ради послушания я вопрошал тебя; не хотелось мне иметь в сем волю свою, и вот Господь не лишил меня желания сердца моего!» «В сем рассуждении Варфоломея, замечает один его жизнеописатель, открылось его глубокое духовное просвещение: самым наименованием храма он проповедывал всем главнейшую истину Христианства — о Триипостасном Божестве». «Его ум, - говорит святитель Филарет, - устремился тогда к высочайшему Христианскому догмату, дабы привлечь за собою умы даже младенцев веры. Посвятив храм сей имени Пресвятыя Троицы, он сделал то, что здесь, в его обители, по самому напоминание имени храма, каждый поклонник богословствует, исповедует и славит Живоначальную Троицу, и, богословствуя, приносит свою молитву». Затем оба брата пошли в Москву, чтобы испросить благословение Всероссийскаго Митрополита Феогноста на освящение церкви. Святитель милостиво принял просителей и послал с ними священнослужителей, которые взяли с собою святый антиминс с мощами святых мучеников и все потребное для освящения храма. Церковь, по желанию братьев, была освящена во Имя Пресвятыя и Живоначальныя Троицы. Так скромно, по пустынному смиренно было положено основание Свято-Троицкия Сергиевы Лавры, столько прославленной в последствии именем Преподобнаго Сергия. «Справедливо сия церковь, - замечает при сем блаженный Епифаний, - наречена во Имя Святыя Троицы: она основана благодатию Бога Отца, милостию Сына Божия и поспешением Святаго Духа». Это произошло в 1340 году, уже при Великом Князе Симеоне Иоанновиче Гордом. «Какою несказанною радостию радовался юный подвижник наш, когда увидел освященным дом Божий! - говорит святитель Платон. - Теперь оставалось ему и самого себя всецело уготовать в жилище Духа Святаго». И он, действительно, еще с большею ревностию стал подвизаться в посте и молитве, в трудах и терпении. Мира как бы вовсе не было для юного отшельника: он умер для мира и мир умер для него навсегда. Не то было с старшим братом. Суровою, неприветливой показалась ему дикая пустыня. Он видел здесь одни труды и лишения. Никаких удобств для безбеднаго существования тут не было. Никто не заходил к отшельникам; трудно было достать самое необходимое; на далекое расстояние не было не только сел или дворов, но и пути людского; кругом их убогой келлии и церквицы — непроходимая чаща лесная, с негостеприимными обитателями — дикими зверями... Не выдержал Стефан этих скорбей пустынных; он вовсе не был подготовлен к ним предшествующею жизнию; утешаясь семейною жизнию, он, вероятно, не думал не только о пустынных подвигах, но и о монашестве; тяжкое горе, смерть молодой супруги побудила его удалиться в обитель, как тихую пристань на море житейском: там, быть может, он и окончил бы дни свои, если бы не Варфоломей... Только усердныя просьбы любимаго брата вызвали его оттуда; и вот, лишь только он встретился со всей суровой обстановкой отшельнической жизни, как мужество изменило ему, его стала томить тоска нестерпимая, им овладел дух уныния... Напрасно Варфоломей утешал малодушнаго, уговаривал, упрашивал вооружиться терпением против этого искушения: хотя не без скорби, Стефан оставил одиноким пустыннолюбнаго брата и ушел в Москву. Здесь устроил он себе келлию в Богоявленском монастыре и стал подвизаться по мере своих силе. По свидетельству блаженнаго Епифания, который лично знал Стефана, он любил иноческое житие, много трудился и вел строгую жизнь. Ходил он обыкновенно в убогой одежде. В то время в Богоявленском монастыре подвизался еще простым иноком будущий Святитель Всероссийский Алексий. Они духовно полюбили друг друга, рядом всегда стояли в церкви, и вместе певали на клиросе. Наставником и руководителем их был старец Геронтий, опытный в жизни духовной. Митрополит Феогност любил Стефана, Геронтия и Алексия, и по временам приглашал их к себе для духовных бесед. Сын Калиты, Великий Князь Симеон Иоаннович также отличал своим вниманием и Стефана и Алексия. По его желанию Митрополит Феогност рукоположил Стефана во пресвитера и назначил игуменом Богоявленскаго монастыря. Великий Князь избрал Стефана в свои духовники. Примеру Князя последовали тысяцкий столицы Василий, брат его Феодор и другие знатные бояре. Позднее мы опять встретимся в Стефаном в пустыне Радонежской, хотя уже при других обстоятельствах. Обращаемся к юному Варфоломею. Хотя и оставил его единоутробный, но на сей раз не единодушный брат, он остался тверд и непоколебим в своем намерении. «Два родные брата, — замечает блаженный Епифаний, — а между тем какая разность в произволении! Оба совещались жить в пустынном уединении, но один из пустыни ушел в городской монастырь, а другой и самую пустыню обратил в город. Что казалось Стефану тяжким и нестерпимым, то было легко и приятно для Варфоломея, котораго душа с детства пылала Божественным огнем. И Господь хранил его Своею благодатию среди пустыни, ограждал его Своими Ангелами на всех его путях, и как сердцевидец, видевший его сердечныя расположения, уготовлял в нем начальника многочисленной братии и отца многих обителей».

ГЛАВА V. ЮНЫЙ ПОСТРИЖЕННИК
Муж разума духовнаго — Игумен Митрофан — Пострижение в пустынной церквице — Знамение благодати Божией — Инок первый и последний — Прощальная беседа юнаго инока с Евангельским отцем — Сергий Богомудрый. (1342) «Все поступки Варфоломея, в течение всей его жизни, — говорит святитель Платон, — показывали, что он был муж высокаго разума и рассуждения духовнаго». Рассуждение дар бесценный, и святые Отцы почитают его выше всех добродетелей. По словам преподобнаго Иоанна Лествичника, «рассуждение в том состоит и познается, чтобы точно и верно постигать Божественную волю, во всякое время, во всяком месте и во всякой вещи. Оно находится в одних только чистых сердцем, телом и устами». Оно рождается от послушания и смирения, после великаго подвига в совершенном отсечении своей воли и разума. Тем более достойно удивления, что Варфоломей сподобился сего дара от юности: так чисто было сердце его, так была смиренна и проста его прекрасная душа! «Рассуждение в новоначальных есть истинное познание своего устроения душевнаго», - говорит Лествичник. В испытании самого себя обнаружилось это духовное дарование и в юном Варфоломее. Как ни горячо желал он облечься в ангельский образ, однако не спешил исполнением своего сердечнаго желания. Он почитал неосновательным делом связать себя обетами монашества, прежде нежели приучить себя к строгому исполнению всех уставов монашеской жизни, ко всем трудам и подвигам не телеснаго только, но и внутренняго, духовнаго делания. Только тогда, когда он достаточно испытал себя во всем этом, — он стал усердно просить Господа, чтобы удостоил его столь давно желаннаго ангельскаго образа. В одной из обителей близ Радонежа, быть может, в том же Хотьковском монастыре, жил смиренный старец игумен, по имени Митрофан. Неизвестно, когда Варфоломей с ним духовно сблизился; может быть, это произошло еще раньше удаления его в пустыню; может быть даже, что Митрофан изредка посещал Варфоломея в его пустынном уединении и служил для него Божественную литургию в его церквице, — блаженный описатель жития его ничего не говорит об этом. Он говорит только, что подвижник попросил Митрофана придти к нему в пустыню и несказанно обрадован был его посещением. Он встретил игумена как дорогого гостя, Самим Богом посланнаго, и усердно просил его пожить с ним сколько-нибудь в его кельи. Добрый старец охотно согласился на это, а Варфоломей, взирая с благоговением на добродетельную жизнь его, прилепился к нему всей душой, как к родному отцу. Спустя немного времени блаженный юноша во смирении склонил главу пред старцем и стал просить его о пострижении. «Отче, — так говорил Варфоломей, - сотвори любовь ради Господа; облеки меня в чин иноческий; возлюбил я сей чин от юности моей, и с давнего времени желаю пострижения. Только воля родителей моих долго меня от этого удерживала, но теперь, слава Богу, я от всего свободен, и как олень, жаждущий источников водных, всею душею жажду иноческаго пустыннаго жития». Не стал противоречить старец — игумен его благочестивому желанию; он пошел немедленно в свой монастырь, взял там нескольких из братии и всё, что нужно было для пострижения, и возвратился к отшельнику, 7-го октября 1342 года, в убогой церквице пустынника совершилось пострижение двадцатитрехлетняго юноши. В сей день святая Церковь празднует память святых мучеников Сергия и Вакха: по обычаю того времени Варфоломею и было дано имя Сергий. Окончив обряд пострижения, Митрофан совершил Божественную литургию и приобщил новаго инока Святых Христовых Таин. И исполнился благодати Святаго Духа новопостриженный, и повеяло в церкви неизреченным благоуханием, и распространилось это дивное благоухание даже за стенами храма пустыннаго... Так рассказывали о сем впоследствии сами свидетели, этого чуда, прославляя Бога, прославляющаго угодников Своих. «И был Сергий первый постриженник своей уединенной обители, первый начинанием и последний мудрованием, первый по счету, и последний по тем смиренным трудам, которые сам на себя возлагал; можно даже сказать, что он был и первый и в то же время последний, потому что, хотя и многие после него в той же самой церкви принимали пострижение, но ни один не достиг меры его духовнаго возраста. Многие так же начинали подвиг, но далеко не все так и оканчивали; много было у Сергия учеников, много подвизалось и после него в его обители добрых иноков, но никто не мог сравниться с ним: для всех и навсегда он остался образцом совершенства иноческаго! С пострижением он не только отлагал власы главы своей, но с отнятием власов отсекал навсегда и всякое свое хотение; совлекаясь мирских одежд, он в то же время совлекался и ветхаго человека, чтобы облечься в новаго, ходящаго в правде и преподобии истины; препоясывая чресла свои, он уготовлял себя к мужественному подвигу духовному; отрекаясь от всего, что в мире, он, как бы обновляемый юностию орлею возлетал на высоту созерцаний духовных...» Так рассуждает о своем великом учителе его достойный ученик, преподобный Епифаний; а кто лучше и ближе его мог оценить подвиги его возлюбленнаго аввы. Семь дней провел новопостриженный Сергий неисходно в своей церквице; каждый день старец-игумен совершал Божественную литургию и приобщал его Святых Христовых Таин, и во все эти семь дней Сергий ничего не вкушал, кроме просфоры, даваемой ему от постригавшаго. Чтобы сохранить бодрым и неразвлеченным ум свой, Сергий уклонялся от всякаго поделия; с его уст не сходили псалмы и песни духовныя; утешая ими себя, он славословил Бога и взывал к Нему из глубины сердца благодарнаго: «Господи! возлюбих благолепие дому Твоего и место селения славы Твоея (Пс. 25, 8). Дому Твоему подобает святыня в долготу дний (Пс. 92, 5). Коль возлюбленна селения Твоя, Господи сил. Желает и скончавается душа моя во дворы Господни! Сердце мое и плоть моя возрадовастася о Бозе живы, ибо птица — душа моя — обрете себе храмину, и горлица гнездо себе, идеже положит птенцы своя... Блажени живущии в дому Твоем, во веки веков восхвалят Тя! (83, 2. 4. 5). Яко лучше день един во дворех Твоих паче тысящ, изволих приметатися в дому Бога моего паче, неже жити ми в селениих грешничих!» (ст. 11) — Так ликовала тогда душа Сергиева и горела Божественным огнем! Мир не знает и не может знать тех благодатных утешений, какия ниспосылаются от Бога трудникам спасения. Мир видит только жестокость и тесноту пути иноческаго, и, не желая расстаться со своим широким путем, отвращается подвига монашескаго, называя его бесполезным, неразумным, даже преступным самоистязанием... Не будем говорить ему о том, что ему неудобопонятно: слепому бесполезно говорить о красоте цветов; но пусть бы мир внимательнее присмотрелся хотя только к плодам подвигов иноческих, и тогда бы он познал их великую силу в жизни нравственной и не стал бы называть их бесполезным упражнением... «О вы, - так взывал некогда Московский святитель Платон, — о вы, коих мысль помрачена и сердце расслаблено! Придите и посмотрите на угодника Божия Преподобнаго Сергия! Что ж? Разве напрасно он столько в подвиге добродетели трудов употреблял? Разве тщетны были те слезы, тот пот, которые он проливал и ими напоевал насажденное в душе своей Божественное семя? О — нет! Вот сколько веков прошло, а имя его все также любезно в устах наших, память его благословенна и следы жизни его святой достопочтенны... Почему? Потому, что при содействии благодати Божией его подвиги преобразили всю нравственную природу его, и возвратили ему первобытную чистоту и невинность, вечное блаженство и высокое Богоподобное достоинство, — все то, что потеряно был первым Адамом и куплено для всех нас безценною кровию втораго Адама, Господа Иисуса!» Семь дней протекли как один день; настало время Сергию расстаться с старцем — игуменом.
— Вот, отче, - с тихою грустью сказал тогда юный инок своему отцу Евангельскому, - ты уже уходишь и оставляешь меня одиноким в этой безлюдной пустыне... Давно я желал уединиться и всегда просил о том Господа, вспоминая слова Пророка: се удалихся бегая, и водворихся в пустыни... И благословен Бог, не оставивши без исполнения молитвы моей; благодарю Его благость, что не лишил меня этой милости: жить в пустыне и безмолвствовать... Ты уходишь отсюда, отче: благослови же меня смиреннаго и помолись о моем уединении... Вразуми меня: как мне жить теперь в одиночестве, как Господу Богу молиться, как избегать вреда душевнаго, как противиться врагу и помыслам гордыни, от него всеваемым?.. Ведь я еще новоначальный инок, я должен во всем просить совета у тебя!» Подивился старец смиренномудрию своего новопостриженника: «Меня ли грешнаго вопрошаешь о том, что сам не хуже меня знаешь, о честная глава!» - сказал Митрофан. «Ты уже приучил себя ко всякому подвигу; мне остается только пожелать, чтобы Господь Сам вразумил тебя и привел в совершенную меру возраста духовнаго». Старец побеседовал с ним еще немного о разных случаях в жизни духовной и собрался в путь. Сергий припал к стопам его и еще раз, на прощаньи, просил благословить его и помолиться за него: "молись, молись, отче", говорил он, "чтобы Господь послал мне силы противустать брани плотской и искушениям бесовским, чтобы сохранил Он меня и от лютых зверей среди моих пустынных трудов"...
— Благословен Бог, — сказал ему старец, и крепкая вера слышалась в его речах, — Он не попускает нам искушений выше сил наших; Апостол говорит за всех нас: вся могу о укрепляющем мя Господе Иисусе. Отходя отсюда, я предаю тебя в руки Божии; Бог будет тебе прибежище и сила. Он поможет тебе устоять против козней вражеских. Господь любит тех, кто благоугождает Ему, Он сохранит и твое вхождение от ныне и до века. В заключение своей беседы Митрофан сказал Сергию, что на месте его пустынножительства распространит Господь обитель великую и именитую, из которой пронесется слава имени Божия далеко во все стороны. Потом он сотворил краткую молитву, благословил своего постриженника и удалился. И остался Сергий один, в своей излюбленной пустыне, остался без предшественника и сподвижника, без наставника и без помощника, с единым Богом вездесущим и никогда не оставляющим тех, которые для Него все оставили... Чиста и светла была его добрая душа, проста и открыта благодати Божией, и Бог, тайными внушениями Своей благодати, Сам руководил молодаго подвижника в его борьбе с искушениями, которея, по плану Божественнаго домостроительства нашего спасения, неизбежны и для самых чистых душ... И поистине Сергий явился мужем Богомудрым, как именует его святая Церковь: проходя путем древних св.Отцев пустынников — первоначальников жития монашескаго, он, подобно им, был умудряем не столько от людей, сколько от Бога Самого, и, обогатившись сим небесным сокровищем мудрости Божественной, умудрял потом и других во спасение.

Глава VI. НАЕДИНЕ С БОГОМ
Невидимые миру подвиги пустынника — Три врага: плоть, мир и диавол — Тяжесть борьбы — Правила Василия Великаго для отшельников — Терпение Сергиево — Страхования и привидения — Угрозы бессильнаго — Козни "коварнаго старца" — Хищные звери — Странноприимство пустынника — Черта образа Божия — Вторая половина великой Христовой заповеди. (1340-1342) Прости нас, Преподобне отче Сергие, если мы дерзнем теперь мысленно войти в твою пустынную, убогую келлию, чтобы грешным умом своим приникнуть в сокровенное святилище души твоей и утешить себя созерцанием незримых миру твоих подвигов!.. Ведаем, преблаженне и Богомудре, что недостойны мы сего дивнаго созерцания, что мало способны к тому и наши сердечныя очи, страстями омраченныя; но, взирая на твою Христоподражательную любовь, уповаем, что ты, благоволивший в назидание присных учеников твоих поведать им многое от того, чему был один Бог-Сердцеведец свидетелем в пустынном житии твоем, — ты, любвеобильный отче, не изгонишь и нас, желающих собрать некия крупицы сего брашна духовнаго, оставшияся от трапезы учеников твоих, во утоление наших алчущих душ!.. «Вот он, — скажем словами приснопамятнаго святителя Платона, — вот он, подвижник наш, в сладком своем уединении, в убогой, но спокойной келлии, очи свои возводит всегда к Живущему на небесах, — очи, исполненныя слезами покаяния... Мысль его беседует с Богом; язык прославляет Владыку всех; его сердце — жилище всякой добродетели, а потому и Духа Святаго; руки же его служат его требованиям телесным... Он далек от всякой суеты и от соблазнов мира, работает Господу со страхом и трепетом (Пс. 2, 11), работает в приятном уединении, в сладкой тишине, имея всегда ничем несмущаемыя мысли, не обремененный заботами рассудок и спокойный дух... О дражайшее и любезное состояте!»... Но прежде нежели Сергий достиг сего блаженнаго состояния, прежде чем вкусил он сладость пустыни — сколько браней должен был претерпеть он, сколько борьбы вынести! «Кто может поведать, - говорит его блаженный ученик Епифаний, — кто может поведать все уединенные подвиги сей твердой души, неусыпно соблюдавшей все требования устава подвижническаго? Кто изочтет его теплыя слезы и воздыхания к Богу, его стенания молитвенныя и плач сердечный, его бдения и ночи бессонныя, продолжительныя стояния и повержение себя на земл пред Господом? Кто сочтет его коленопреклонения и земные поклоны, кто расскажет о его алкании и жажде, о скудости и недостатках во всем, об искушешях от врага и страхованиях пустынных?»... Силен Бог и всегда готов на помощь призывающим Его: "но испытавшие знают", говорит святитель Филарет, митрополит Московский, "каким трудностям подвержена иноческая жизнь в совершенном уединении": эти трудности столь велики, что неиспытавшие их с трудом верят повествованию о них, а иногда и вовсе не верят, потому что в таком повествовании пред ними открывается совершенно иной мир, миру грешному вовсе неведомый»... Чтобы легче представить себе всю тяжесть отшельническаго подвига Преподобнаго Сергия, наметим здесь кратко, в общих чертах, трудности этого подвига, как изображают их люди, опытом прошедшие сим тесным и многоскорбным путем. Радостно вступает в свой подвиг отшельник пустынный: никто не понуждал его к тому, горячая ревность к подвижничеству увлекала его в пустыню. Все скорби и лишения — для него вожделенны; его молитва изливается в слезах; он весь горит пламенным желанием Божественным... Так бывает в начале подвига; но вот первый восторг проходит; дни, когда сердце полно горячей ревности и умиления, при которых так легки подвиги самоумерщвления, сменяются днями сухости душевной, тоски невыносимой: мысли не покоряются разуму и бродят повсюду, молитва не действует в сердце; сердце ноет; душа рвется бежать из-под креста и становится холодна ко всему духовному... А тут еще голод и жажда, холод, опасение за жизнь со стороны диких животных, или от скудости и беспомощности, и общее расслабление души и тела... Даже невинное, повидимому, отдохновение и естественный сон и те становятся врагами подвижника, с которыми он должен сражаться!.. А мир между тем манит его к себе воспоминаниями прошлаго: ведь там ему так тепло и уютно жилось, ни в чем он такой, как теперь, нужды не терпел; ведь и там можно спастись: зачем же этот подвиг выше сил? зачем эта страшная пустыня со всеми ея лишениями?.. Итти бы в обитель какую — нибудь, где добрые братия разделяли бы с ним скорби его, помогали бы ему в борьбе со врагами и добрым советом и братскою молитвой... Так мир и плоть пристают к отшельнику с своими требованиями, — не говорим уже о грешных движениях сердца, когда точно буря поднимаются страстные порывы и гонят пустынника в мир, сожигая его внутренним пламенем... И если бы не благодать Божия, по временам утешающая подвижника своими прикосновениями к его страждущему сердцу, если бы не сила Христова, в немощи совершающаяся, то никто из пустынников не устоял бы в этой тяжкой, непосильной для человека борьбе! Но и это еще не все трудности пустыннаго жития. Уже и в то время, когда благодатныя утешения изливаются в душу отшельника, в его сердце стремятся проникнуть помыслы услаждения подвигами, помыслы гордости, доводящей иногда неосторожных подвижников до грубаго падения, или до помрачения ума. Таким образом, для ревнителя жизни духовной, по мере преспеяния в ней, открывается борьба уже не к плоти и крови, а к духам злобы поднебесным. «Как скоро, - говорит святитель Филарет, - сии невидимые враги примечают, что человек, оставив мир и презрев плоть, все более и более усиливается проникнуть в область духовную, к общению с небесными Силами и Самим Богом: то, чтобы воспрепятствовать ему, с неимоверною дерзостию на него устремляются, так что не только издалека пускают в него разжженныя стрелы противных помыслов, но, так сказать, вторгаясь в пределы его воображения и чувств, представляют ему странные образы и нелепые мечтания». Иногда сии мечтания бывают направлены к тому, чтобы прельстить подвижника ложным мнением о своей святости: вот тогда-то и нужно труднику спасения ограждать себя отовсюду Христоподражательным смирением и, по слову Христову, быть мудрым яко змию, дабы не погибнуть от хитрости змия исконнаго человекоубийцы — диавола... Св. Отцы подвижники, наученные опытом своей труженической жизни, оставили нам в своих писаниях богомудрые правила этой борьбы, этого великого подвига, — правила, составляющия науку из наук — науку монашеской жизни. Вот, например, правила общего наставника иноческой жизни, Святителя Василия Великаго, для подвизающихся в пустынном уединении. Наставлениями сими руководствовался, конечно, и наш подвижник, Преподобный Сергий. 1) Люби слушать или читать слово Божие, жития и поучения святых: в них найдешь правила и примеры святой, угодной Господу Богу жизни. 2) Непрестанно смотри за собою; каждый вечер рассматривай свои мысли и желания, какия в тебе возникли, слова, какие ты сказал, и дела, какия ты сделал в продолжении дня, и усердно молись Богу о прощении всего, что сделано против Его заповедей, и всячески спеши исправиться. Каждое утро, после молитвы, прилежно обдумывай свое положение в наступающий день, и бери надежные меры, чтобы не согрешить. 3) Как можно чаще, внимательнее и дольше размышляй о смерти, о том, что она неизбежна, неожиданна, что земные блага негодны для будущей жизни, размышляй о втором пришествии Господа на суд миру, о мучении грешных и блаженстве праведных. 4) Люби молитву и постоянно ею занимайся. 5) Люби пост, потому что без него нельзя избежать худых помыслов, а за помыслами и худых дел. 6) Где бы ты ни был, что бы ни делал, всегда твердо помни, что Господь смотрит на тебя и видит все, что ты думаешь, чего желаешь и что делаешь. 7) Соображай все свои мысли и желания, слова и дела с Христовым Евангелием; строжайше исполняй все заповеди Христовы и будь весь Христов. Чтобы возлюбить Бога, чаще размышляй о величии Божием, о Его благости, о своем ничтожестве и греховности. Святую память о Боге носи всюду с собою, как неизгладимую печать. Таков многотрудный подвиг отшельника. С веселием вступил Сергий в сей узкий путь, чтобы достигнуть безмятежной страны бесстрастия. Подвизаться противу плоти с её страстями и пожеланиями он обучил себя еще задолго до удаления в пустыню, и потому в пустынножительстве его видны были, как знамения непрестанных побед над самим собою, долговременныя пощения и другие высокие подвиги. Возвышая дух свой Богомыслием, он укреплял и тело свое неустанными трудами, — "не туне вкушал он хлеб свой", как говорит святитель Платон, — но снедал его в поте лица. В зимнее время, когда самая земля расседалась от жестоких морозов, Сергий, точно бесплотный, оставался в одной обычной своей одежде, и претерпевая стужу, думал только о том, как избежать будущаго огня вечнаго. Никогда, во всю свою жизнь, он ни на что не жаловался, ни на что не роптал, ни унывал, ни скорбел: нет! он всегда и всем был доволен, при всех своих недостатках и нуждах; во всем был спокоен, при всех искушениях, и скорбях человеческих. Поистине он мог с дерзновением повторить слово Апостола: мне мир распяся, и аз миру (Гал. 6, 14); благодатию Божиею я так живу, как бы не имел ничего общаго с миром. Это был истинный воин Христа Бога, облеченный во все оружия Божии противу всех слабостей человеческих и искушений бесовских. Особенно много скорбей и искушений претерпел он от бесов в самом начале своего пустынного подвига. Невидимые враги нередко принимали видимый образ страшных зверей и отвратительных гадов, чтобы устрашить подвижника. С пронзительным свистом и зверскою свирепостью, со страшным скрежетанием зубов устремлялись они на Сергия; но мужественный подвижник не боялся их суетных угроз, воспоминая слово Писания: не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тьме преходящия, от сряща и беса полуденного (Пс. 90, 5. 6). Пользуясь частым чтением душеполезных книг, знал он искусство духовной брани, которому один из опытных духовных воинов, преподобный Иоанн Лествичник, поучает, говоря: "вооружайся молитвою и бей супостатов именем Иисусовым, и тогда придет к тебе Ангел Божий, добрый хранитель твой, и помолится с тобою". Крепкою, но смиренною, нерассеянною и слезною молитвою Преподобный Сергий разрушал пустынные страхи и мечтания, как тонкую паутину. И Господь хранил его Своею благодатию, а он, видя над собою покрывающую руку Божию, день и ночь проглавлял Господа, не оставляющаго жезла грешных на жребий праведных (Пс. 124. 3). Рассказывал в последствии сам Преподобный своим ученикам: однажды ночью вошел он в уединенную церковь свою, чтобы петь утреню; но лишь только он начал молитвословие, как вдруг пред его взорами расступилась стена церковная, и в это отверстие, как тать и разбойник, не входящий дверьми, вошел сатана видимым образом; его сопровождал целый полк бесовский — все в остроконечных шапках и в одеждах литовцев, которых тогда боялись на Руси не меньше татар... С шумом и дикими воплями, скрежеща зубами от адской злобы, мнимые литовцы бросились как бы разорять церковь; пламенем дышали их богохульныя уста...
— Уходи, уходи отсюда, беги скорее! - кричали они подвижнику. - Не смей долее оставаться на этом месте: не мы на тебя наступили, — ты сам нашел на нас! Если не уйдешь отсюда, мы разорвем тебя на части, и ты умрешь в наших руках. «Таков обычай у диавола, - замечает при сем блаженный Епифаний, - быть может, повторяя поучительное замечание своего великаго аввы: «Таков обычай у бессильнаго врага: он гордо хвалится и грозит поколебать землю и иссушить море, хотя сам по себе не имеет власти, падший дух, даже и над свиниями» (Мв. 8, 31. 32). Нимало не смутился духом Сергий от этих бессильных угроз; только еще крепче, еще пламеннее стала восходить к Богу его смиренная молитва: «Боже, взывал он словами Псалмопевца: кто подобен Тебе? Не премолчи, ниже укроти, Боже, яко се врази Твои возшумеша (Пс. 82, 2)... Да воскреснет Бог и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его вси ненавидящии Его! Яко исчезает дым, да исчезнут: яко тает воск от лица огня, тако да погибнут грешницы от лица Божия! (Пс. 67, 1-3)... И не вынесли падшие духи пламени молитвы Сергиевой, и исчезли так же внезапно, как и явились. В другое время вся келлия пред взорами Преподобнаго наполнилась отвратительными змиями, так что не видно было и пола. Еще раз, когда Преподобный читал в пустынной хижине ночное свое правило, вдруг пронесся шум по чаще лесной и кругом его келлии послышались бесчинные крики бесовских полчищ: "уходи же отсюда! Зачем пришел ты в эту глушь лесную, что хочешь найти тут? Нет, не надейся дольше здесь жить: — тебе и часа тут не провести; видишь — место пустое и непроходимое; как же ты не боишься умереть тут с голоду, или погибнуть от рук душегубцев — разбойников?.. Найдет тогда кто-нибудь труп твой и скажет: вот был бесполезный человек!.. Да и звери хищные бродят вокруг тебя в пустыне, готовые растерзать тебя; и мы не оставим тебя в покое: не думай, чтобы мы уступили тебе это место, искони пустынное... И так, если не хочешь умереть внезапною смертию, то беги отсюда, беги теперь же, не озираясь ни направо ни налево, иначе — смерть тебе и погибель от руки нашей!" И снова Преподобный возопил к Богу в слезной молитве; и опять Божественная сила приосенила его, и рассеялось полчище бесовское. А сердце подвижника исполнилось несказанной сладости духовной, и он уразумел, что отныне дана ему навсегда победная власть наступати на всю силу вражию (Лук. 10, 19); и воспел он тогда, ликуя духом, как новый Моисей, благодарственную хвалу Господу словами Святаго Писания: "благодарю Тебя, Господи", взывал он из глубины благодарнаго сердца: "Ты не оставил меня, но скоро услышал и помиловал!.. Ты сотворил со мною знамение во благо, и видят ненавидящие меня, и постыждаются, ибо Ты, Господи, помог мне и утешил меня. Десница Твоя, Господи, прославилась в крепости; десная рука Твоя сокрушила врагов моих, и державною крепостию Твоею истребила их до конца!" Из приведенных рассказов самого угодника Божия, записанных его учеником, можно видеть, с каким ожесточенным упорством ополчалась на него мрачная область духа тьмы, в начале его подвига. Преподобный Епифаний замечает, что "враг боялся, как бы на пустынном месте не возникла священная обитель иноков к прославлению имени Божия и спасению многих: он хотел прогнать Преподобнаго, завидуя спасению не его только, но и нашему", говорит ученик Сергиев. И так, сатана, этот "коварный старец", как называет его Преподобный Варсонофий Великий, наученный тысячелетним опытом борьбы с христанскими подвижниками, видел, с каким мужем силы имеет дело, и потому все свои усилия направлял к тому, чтобы остановить подвижника в самом начале его подвига: в последствии он не надеялся победить смиреннаго Сергия. Но что все козни сатаны противу благодати Христовой? Что все усилия бессильнаго в своей злобе врага противу силы Божией? Мы знаем, что Сергий вышел победителем из этой борьбы и основал свою Радонежскую Лавру, которая стала материю многих обителей — и в пустынях и городах обширной Русской земли!.. Мы уже говорили, что бесы нередко являлись Преподобному в виде диких зверей и разных чудовищ, готовых его растерзать; после таких привидений страх настоящих зверей пустынных был для него уже "последним из страхов". Стаи голодных волков рыскали около его жилища и выли по целым ночам; зловещим огнем горели в темном лесу их страшные глаза вокруг уединенной келлии; иногда заходили сюда и другие, более страшные обитатели пустынных лесов — медведи. По немощи человеческой невольный страх на минуту овладевал сердцем пустынника, при мысли о его беспомощном одиночестве; но он тотчас же ограждал себя молитвою, и этот страх переходил на самих зверей, которые удалялись в глубину дебрей лесных, не сделав ему никакого вреда. Раз угодник Божий увидел пред своею хижиной большого медведя, и примечая, что он не столько свиреп, сколько голоден, сжалился над зверем: пошел в свою келлию взял там кусок хлеба и предложил медведю этот пустынный обед на пне или колоде. Зверь полюбил странноприимство пустынника, и часто, приходя к келлии, ожидал обычнаго угощения и с ласкою посматривал на подвижника. Иногда лесной гость долго не уходил, озираясь по сторонам, «точно злой заимодавец, желающий настойчиво получить свой долг. А Преподобный благодарил Бога, что послал ему лютаго зверя на утешение», и, памятуя слово Писания: блажен иже и скоты милует, — привык миловать зверя; он делил с ним последний кусок, а иногда и весь отдавал своему пустынному сожителю, как неразумеющему поста, а сам оставался без пищи. Кроме хлеба у него в келлии не было никакой иной пищи: да часто случалось, что и хлеба не доставало. Можно думать, что хлеб доставлял ему время от времени младший брат его, Петр, живший в Радонеже. Так упражнял себя угодник Божий в отречении от самых необходимых потребностей, "а может быть, говорит святитель Филарет, в сем мирном обращении с свирепою тварию, с назиданием души своей, созерцал он следы первоначальнаго повиновения всех тварей невинному человеку". За то и неразумная тварь повиновалась ему, и дикий зверь сделался до того ручным, что слушался его слова и был кроток пред ним, как овца. «Чего не может сделать добродетель?» - рассуждает святитель Платон. «Думаю, что дикие звери ныне стали свирепы от жестокости наших нравов; а любовь и добродетель могут эту свирепость преложить в кротость и покорность». Все одушевленныя создания Божии ясно видели в первом человеке светлый образ Божий, и самые лютые звери, по выражению одного святаго отца, ощущая дивное благоухание сего образа, смиренно склоняли свою голову пред Адамом. Человек повиновался Богу, и все земные твари повиновались человеку, почитая в нем образ Божий. Согрешил человек — помрачился в нем образ Божий, и неразумныя твари не стали уже узнавать его. Не послушался человек заповеди Божией, перестали и ему повиноваться твари земные. Зловоние страстей заменило благоухание образа Божия, и сам человек уподобился скотам несмысленным. И вот, грешный, бренный человек трепещет и страшится тех зверей, которые некогда были покорены под ноги его. Его непослушание Богу наказано непослушанием тварей земных ему самому! А святые Божии своею дивною жизнию, своим неуклонным послушанием заповедям Божиим, своим святым смирением, при содействии благодати Божией, восстановили в себе образ Божий, и он просиял в них с первобытною чистотою и светлостию. Ощутили его благоухание и неразумные твари, и лютые звери — грозные враги грешнаго человечества стали послушны им, как кроткие агнцы. Так власть, утраченная Адамом, возвращена его святым потомкам! Вот внутренний глубокий смысл этого, удивительнаго для нас грешных, послушания свирепых неразумных тварей святым Божиим, о чем так часто встречаются рассказы в житиях святых подвижников и в страданиях святых мучеников, о чем читаем и в житии нашего подвижника Богомудраго Сергия. Но обращаемся к рассказу о его пустынном подвиге. «Не было места унынию в мужественном сердце Сергия, говорит преподобный Епифаний, - с радостью принимал он все скорби, как бы от руки Божией; искушаемый, как золото в огне, он восходил от силы в силу; крепкий верою в Бога, он столь же крепко и уповал на Бога, по слову Писания: праведный яко лев уповая (Притч. 28, 1), и: надеющийся на Господа яко гора Сион не подвижится в век (Пс. 124, 1). Оттого и слышал он в своем чистом и Богопреданном сердце великое слово обетования: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое (Пс. 90, 16). Равнодушный к своему спасению не может иметь такого упования; его носит в своем сердце только тот, кто во всем предал себя Богу и всем существом своим устремился к Нему единому, по выражению Давида: исчезость очи мои от еже уповати ми на Бога моего" (Пс. 68, 4). Наконец пришло время, когда Господу было благоугодно поставить сей благодатный светильник на свещнике, чтобы он светил из своей пустыни всей Православной России, чтобы от его света зажгли свой свет и другие светильники, и разнесли сей свет по лицу родной земли. Своим пустынным подвигом Сергий исполнил во всей широте первую половину великой заповеди Божией о любви; возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею мыслию твоею (Ме. 22, 37); и теперь Господь призывал его исполнить в такой же полноте и вторую половину сей заповеди: — возлюбиши искренняго твоего яко сам себе (ст. 39). Смиренно трудился он в пустыне для Господа; настало время столь же смиренно послужить и ближнему ради Господа. И смиренный послушник воли Божией не отрекся возложить на себя тяготу чужую, по слову Апостола: друг друга тяготы носите (Гал. 6, 2), «не своих си кийждо, но и дружних смотряйте» (Фил. 2, 4).