И стали все под стягом,
И молвят: «Кат нам быть?
Давай пошлем к варягам:
Пускай придут княжить.
Ведь немцы тороваты, Им ведом мрак и свет...» И вот пришли три брата.
Варяги средних лет, Глядят — земля богата,
Порядка ж вовсе нет».
Алексей Константинович Толстой уместил рассказ о призвании варягов (знакомый в те времена каждому мало-мальски образованному россиянину) в несколько строф. Но современному читателю, пожалуй, не помеша-ет напомнить те самые строки «Повести временных лет», из-за которых вот уже третий век ломают копья отечест-венные историки. «В год 6367 (859). Варяги из заморья взимали дань с чуди, и со славян, и с мери, и со всех кривичей. А Хазары брали с полян, и с северян, и с вятичей по серебряной монете и по белке с дыма... В год 6370 (862). Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: «Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву». И по-шли за море к варягам, к Руси («идоша за море к варя-гом, к руси»). Те варяги назывались Русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а еще иные готландцы («сице бо тии звахуся варязи русь...»),— вот так и эти прозывались. Сказали руси чудь, славяне, кривичи и весь: «Земля наша велика и обильна, а порядка («наряда») в ней нет. Приходите княжить и владеть на-ми». И избрались трое братьев со своими родами, и взя-ли с собой всю русь, и пришли и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус,— на Белоозере, а третий, Трувор,— в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля. Новгородцы же — те люди от варяжского рода, а прежде были славяне («преже бо беша словени»). Через два года умерли Синеус и брат его Трувор. И овладел всею властью («прия власть») Рюрик, и стал раздавать («раздая») мужам своим города — тому По-лоцк, этому Ростов, другому Белоозеро. Варяги в этих городах — находники, а коренное население («перьвии насельници») в Новгороде — славяне, в Полоцке — кри-вичи, в Ростове — меря, в Белоозере — весь, в Муро-ме — мурома, и над теми всеми властвовал («обладаше») Рюрик...» Согласно «Повести временных лет», Рюрик княжил в Новгороде. Тем временем власть в Киеве, в земле полян, где, согласно легенде, когда-то правили братья Кий, Щек и Хорив, была захвачена другими варягами — Аскольдом и Диром. Отпросившись у Рюрика в Царьград со своим родом и плывя по Днепру, они увидели на горе «градок»; узнав от местных жителей, что те платят дань хазарам, Аскольд и Дир остались в этом городе, собрали у себя много варягов, ходили в походы на Кон-стантинополь. После смерти Рюрика (если верить той же летописи, в 6387 (879) г.) на страницах русской истории появляется имя Олега, возможно, родственника Рюрика («от рода ему суща»); согласно той же летописи, Рюрик отдал ему на попечение своего малолетнего сына Игоря. Под 6390 (882) г. летопись описывает поход Олега с варя-гами, чудью, мерей, кривичами на Смоленск, Любеч и Киев (где были обманом захвачены и убиты Аскольд и Дир). Олег вокняжился в Киеве, покорил древлян, подчинил северян и радимичей, прежде плативших дань хазарам, воевал с уличами и тиверцами, в 6415 (907) г. возглавил успешный поход на Царьград («и повеси щит свой в вратех, показуа победу»). Летопись сохранила и список мирного договора 912 г. «Олга, великого князя русского... и от всех, иже суть под рукою его, светлых и великих князь, и его великих бояр» (согласно летописи, в то время не только в Киеве, но и в Чернигове, Переяс-лавле, Полоцке, Ростове, Любече и прочих городах «седя-ху велиции князи, под Олгом сущи») с императорами Леоном и Александром. Из него мы узнаем и первые имена отечественных дипломатов «от рода рускаго». Их звали Карлы, Инегельд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост и Стемид; насколько нам известно, практически никто из историков не сомневался, что эти лица, как и сам Олег, были варягами (хотя в походе Олега участвовали, кроме варягов, словене, чудь, кривичи, меря, древляне, радими-чи, поляне, северяне, вятичи, хорваты, дулебы, тиверцы). История вещего Олега и его предсказанной волхвами смерти «от коня своего» воспета Пушкиным. Но в лето-писном рассказе — довольно отрывочном, словно сши-том из нескольких кусков — есть неясности, темные ме-ста. Преемственность княжеской власти от новгородс-кого князя Рюрика к его родственнику Олегу, под-чинившему другие города и земли и сделавшему своей столицей Киев, а затем вокняжение в Киеве Игоря (дати-руемое 912 г.) — сына Рюрика, воспитанного Олегом, по-видимому, не вызывали сомнений у древнерусских летописцев; однако в новейшее время споры о генеалогии династии Рюриковичей — потомков Игоря Старого и княгини Ольги — приобрели необычайную остроту; к этому вопросу мы вернемся ниже. Итак, летописцы, повествуя о древнейших, почти леге-ндарных для них самих временах, о начале Русского государства, отмечали варяжское происхождение правя-щей династии и возводили имя своей державы к назва-нию варяжского племени, не видя в том ничего для себя обидного. Известие о Рюрике и его братьях кочевало из летописи в летопись, постепенно обрастая новыми дета-лями (это происходило со многими летописными сюже-тами) и обогащаясь подробностями, ранее никому не известными. В новгородском летописании в конце XV в. появляет-ся новая версия призвания варягов, согласно которой варяжский князь Рюрик был призван в Новгород по совету тамошнего старейшины Гостомысла (Гостомысл предстает в этой легенде предшественником выборных правителей Новгорода — посадников), как позже, в рес-публиканские времена, новгородцы призывали князей-военачальников. По-видимому, в это время новгородцы пытаются по-своему истолковать исторические события, чтобы использовать их в борьбе против московских кня-зей, угрожавших самобытности купеческой торговой рес-публики. Тогда же, по-видимому, появляется в летописи и фигура Вадима, якобы возглавившего заговор новгоро-дцев против князя и казненного Рюриком (трудно ска-зать, почему у этого легендарного отечественного тира-ноборца персидское имя). Со временем генеалогия Рюри-ка в этой версии обогатится новыми данными: он окажется внуком Гостомысла, сыном его дочери Умилы. В то время, когда для новгородцев предание о Рюрике станет поводом для того, чтобы показать древность рес-публиканских институтов, в усилившейся Москве и сопер-ничающей с ней Твери правящие там Рюриковичи примут новую, еще более блистательную версию своего проис-хождения. На рубеже XV — XVI вв. тверской инок Спиридон, «рекомый Савва», по прозвищу Сатана (согласно ле-тописи, прозванный так «за резвость») закончил зна-менитое «Сказание о великих князьях Владимирских». В этом памятнике Рюрик становится потомком кесаря Августа, приглашенным на княжение из Пруссии. Ле-генда о призвании варягов перестает быть самостоя-тельным памятником и становится лишь эпизодом (хотя и остается довольно важным звеном в цепи иерархи-ческой преемственности). Для Спиридона-Саввы важна не роль варягов в образовании государства, а проис-хождение династии, доказывающее священное право на монархическую власть потомков легендарного Пруса, «сродника Августа-кесаря» (об этом впоследствии с го-рдостью поминал на переговорах с польскими послами царь Иван Грозный). Чрезвычайно любопытная трансформация происхо-дит с легендарной частью русской истории в некоторых летописных памятниках XVII в. Еще древнерусские лето-писцы включали в свое повествование известия из биб-лейской истории, вписывая события прошлого своей страны в христианскую историческую традицию. Но в XVII в. предпринимается попытка прямо связать нача-ло русской истории с Библией. Непосредственные предки славян оказываются ближайшими потомками легендар-ного Ноя (его правнука Скифа и старших сыновей после-днего — Словена и Руса). Славянские князья воюют с Александром Македонским и получают от него злато-писаную грамоту с печатью, которая была повешена «в божнице... по правую страну идола Велеса». Рассказ о Го-стомысле — новгородском старейшине (перед смертью заповедавшем новгородцам идти в Варяжскую землю, чтобы просить «тамо живущих самодержцев, иже есть роди кесаря Августа, да идут к вам княжити, несть сраму вам таковым покориться») выглядит на этом фоне чуть ли не эпизодом новейшей истории, а имя державы вос-ходит к временам древнейшим, библейским. Эта легенда, возникшая, по всей вероятности, в Нов-городе (об этом свидетельствует хорошее знакомство с топонимикой города и ряд других деталей), к середине XVII в. стала почти канонической и отразилась во многих летописных сводах этого времени. Тезис о древностях Руси соответствовал интересам молодой династии Рома-новых, претендовавшей на роль вершителей судеб славян-ства. Свежа была память о всенародном избрании Миха-ила Феодоровича, и, хотя новая династия не могла похва-статься прямым происхождением от Рюрика, версия родословцев о выезде предка Романовых «из Прусской земли», несомненно, явилась отголоском той же «августианской» легенды. Никого уже не смущали ни фигура Гостомысла, ни то, что легенда возникла в некогда рес-публиканском Новгороде. В Москве «библейская» версия начала русской исто-рии была канонизирована, но провинциальные летопис-цы продолжали обогащать ее новыми деталями. Так родился последний, наиболее колоритный, пожалуй, ва-риант варяжской легенды, дошедший до нас в изложении первого русского историка Василия Никитича Татищева (к сожалению, использованная им так называемая Иоакимовская летопись, датируемая последней четвертью XVII в., до нас не дошла). Рассказ Иоакимовской летописи, быть может, знаком нашим читателям по небезызвестному роману-эссе Чиви-лихина «Память». Согласно ему, Рюрик оказывается вы-ходцем из западнославянских земель, внуком Гостомыс-ла, сыном его любимой средней дочери Умилы. Есть в легенде и вещий сон (Гостомысл видит, что из чрева его дочери Умилы выросло большое плодоносящее дерево, покрывшее большой город; волхвы из Семигалии, т. е. из латышских земель, прибыв к нему, объясняют этот сон: наследником будет сын Умилы). Обогащается деталями и родословная Гостомысла: в легенде появляются его отец князь Буривой и другие предки. Эта наиболее цветистая версия привлекает не только литераторов, но и некоторых историков. Многие полага-ют, что наши предки знали о древнем прошлом нашей страны больше, чем мы. Но нельзя забывать, что летопи-си — памятник очень сложный. Как памятник, летопись живет не более полутора веков (это доказывает вся ис-тория нашего летописания). После этого она либо пре-вращается в новый памятник, сильно редактируется, ли-бо «выпадает из обращения». Поэтому если то или иное известие встречается только в поздних памятниках,— это верный признак того, что мы имеем здесь дело не с историей, а с литературой. Мы отнюдь не намерены об-винять летописцев XVII в. и их предшественников в том, что они сознательно придумывали те или иные детали и подробности. Они могли заимствоваться из местных преданий, проистекать из какой-то обработки, собствен-ного понимания, попытки «расшифровать» более ранние известия. Летописец брал за основу ту версию, которая казалась ему более убедительной, более близкой, привле-кательной. Так, на заключительном этапе русского летописания, на пороге петровской эпохи была сформулирована кано-ническая версия начала русской истории, в которой мало что осталось от первоначального состава летописи. Уже упоминавшийся Василий Никитич Татищев, ав-тор «Истории Российской с самых древнейших времен», весьма скептически отнесся к легендарным наслоениям предшествующих веков и вернулся к «Повести временных лет», т. е. первоначальному известию о призвании на княжение в Новгород Рюрика (кстати, его родоначаль-ника), хотя привел и рассказ-легенду о Гостомысле. Рюрика он считал варягом, и сообщения Иоакимовской летописи, приведенные в примечаниях, не принимал всерьез. Но труд Татищева при его жизни так и не увидел света. Тем временем вопрос о том, как и кем было создано Русское государство, при преемниках Пе-тра приобрел — пожалуй, впервые — подлинную поли-тическую остроту. За год до смерти, в 1724 г., Петр Великий подписал указ о создании в Петербурге Академии наук, выписав в нее из Германии ученых. Два дотошных немца, трудив-шиеся в 60-е годы XVIII в., Иоганн Готфрид Байер и Герард Фридрих Миллер, покопавшись в летописях, выявляют то самое известие о призвании варягов в его первоначальной версии и в своих ученых диссертациях излагают ее в качестве наиболее правдоподобной. Их, впрочем, заинтересовала не столько фигура Рюрика (хотя именно Байер показал, что летописная версия, по-види-мому, искажена, т. е. имена братьев Рюрика — в дейст-вительности скандинавские слова, обозначающие, что он пришел в землю словен со своей верной дружиной — «тру-вор» и своим домом — «сине-хус»), сколько проис-хождение слова «русь». В соответствии с летописью и привлекая дополнительные доказательства, академики заявили, что имя Российской империи — скандинавского происхождения. Несмотря на большой вклад этих ученых, в частности Г. Ф. Миллера, в изучение источников по истории России, обобщающего труда по русской истории не существова-ло, и тогда, как язвительно заметил их соотечественник и коллега историк Август Людвиг Шлецер, «императрица Елизавета Петровна приказала написать оную химии адъюнкту Ломоносову». Вот тут-то и ударили первые пушки в великой войне, с перерывами продолжающейся до наших дней. Для Ломоносова отрицание варяжского происхожде-ния слова «русь» стало краеугольным камнем в аргумен-тации, призванной опровергнуть версию об организу-ющей роли «немцев» в истории России. Миллер и Байер, опираясь на документы, доказывали «нерусское» происхождение «Руси». В финском «руотси» — шведы (кстати, такое же обозначение скандинавов существует в других финно-угорских языках: эстонское roots, водское rotsi, ливское rvot's, карельское rotsi). Виза-нтийский император Константин Багрянородный, описы-вая в середине X в. днепровские пороги, приводит их славянские и «русские» названия, причем последние — явно скандинавского происхождения. Подобных доводов было собрано очень много (в том числе и свидетельства франкских и византийских документов, где «русами», по-слами народа русского, именуются варяги). Но, придя к выводу о скандинавском корне в названии Русского государства, почтенные профессора, однако, на этом не успокоились и пошли дальше. Они заявили, что и само это государство было создано выходцами с запада. Ло-моносов, возмущенный их утверждениями об организу-ющей роли скандинавского (германского) элемента сла-вянской стихии (довольно забавный тезис у представи-телей тогдашней .(Германии — страны, карта которой напоминала лоскутное одеяло), естественно, заявил, что немцы Русского государства не создавали, а поскольку государство наше исконно русское, то и название у него местное, а не чужеземное. Нетрудно заметить, что этот спор (в нем, несомненно, слышны отголоски политической борьбы первой полови-ны XVIII в., отражена память о ненавистной «биронов-щине») велся не совсем корректно. В аргументации обеих сторон присутствовала некоторая логическая несообраз-ность, ложный силлогизм, связывались два элемента, которые в действительности не взаимообусловлены (на-звание государства и его происхождение). Доказывая, что само слово «русь» гораздо древнее призвания варягов, Ломоносов связал его с сарматами-роксоланами («росаланами»), рекой Рось на юге. Он обращается к позд-ним летописям, более подходящим для обоснования его концепции. Отрицать существование Рюрика в стране, где к нему восходила генеалогия множества знатных родов и сама императорская династия в той или иной степени претендовала на наследственную преемствен-ность своей власти, было бы несколько неосторожно. И тогда Ломоносов попытался отрицать скандинавское происхождение Рюрика, опираясь на уже упоминавшееся «Сказание о князьях Владимирских»: Рюрик был из Прус-сии, а Пруссия — это «По-руссия», руссы — славяне, сле-довдтельно, и пруссы — славяне также/: [Острый спор угас в царствование Екатерины II, когда рассуждения о том, хорошо или плохо приглашать ино-странцев на русский престол, были явно не к месту. Но нужно сразу же отметить, что проблема, волновавшая Ломоносова, для других русских историков XVIII — на-чала XIX в. практически не существовала. Без особых возражений принимали известие о призвании варягов М. М. Щербатов, Н. М, Карамзин, который с некоторым сомнением упоминает Гостомысла и скептически отзыва-ется о Вадиме, отмечая, что эти лица отсутствуют в древ-нейших летописях. Сюжеты, связанные с этими событи-ями, начинают проникать в литературу. Естественно, пи-сателей привлекают наиболее колоритные версии, и появление во второй половине XVIII в. драмы Я. Княжнина «Вадим Новгородский», как и позднейшие рылеевские стихи, было одним из проявлений оппозици-онности по отношению к абсолютизму. И в XIX, и в на-чале XX в. традиционная версия не вызывала возражений у крупных историков; ее принимали М. П. Погодин, С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, М. Н. Покровский. Но и линия Ломоносова не умерла, и некоторые авторы время от времени все же подвергали сомнению то нор-маннское происхождение Рюрика, то сам факт призвания варягов; впрочем, подобные работы не вызывали особого резонанса в исторической науке. Как ни странно, пробле-ма эта практически не волновала и отечественных ис-ториков послеоктябрьского периода вплоть до 30-х годов ХХ>А Известный знаток Киевской Руси В. В. Мавродин, анализируя документы, связанные с Игорем, прямо гово-рил о скандинавском происхождении династии^ То, что сейчас представляется нам вечной и чрезвычайно острой проблемой нашей исторической науки, при-обрело действительную остроту лишь в 30-е годы нашего столетия, и диктовалось это не научными, а политичес-кими причинами. В какой-то степени это явилось ответом на активизацию германской историографии в связи с со-зданием третьего рейха. Политические теории, еще в XIX в. провозглашаемые идеологами пангерманизма, были восприняты как практическое руководство к действию пришедшими к власти в Германии нацистами. Пытаясь доказать неполноценность славян, их неспособность к са-мостоятельному развитию, германские историки выдви-гают тезис об организующей роли германского начала в Польше, Чехии, на Руси, используется и рассказ летопи-си о призвании варягов, которые и объявляются созда-телями Русского государства. В этих условиях (а также в атмосфере насаждаемого в стране страха перед иностранным окружением) в со-ветской историографии неожиданно происходит очеред-ная «переоценка ценностей». Вся предшествующая, не очень мощная критическая литература, подвергавшая со-мнению варяжскую теорию, вдруг неожиданно становит-ся генеральной линией советской исторической науки. Историки отрицают роль варягов в образовании Русско-го государства, а заодно и факт их призвания и княжения, существование самого Рюрика и, разумеется, возмож-ность скандинавского происхождения названия Руси. Та-кая позиция представляется теперь патриотической, а следовательно, единственно допустимой и верной; она попадает в школьные и университетские учебники (а, как сказала английская писательница Джозефина Тэй, «мил-лионы школьных учебников не могут ошибаться») и про-никает в общественное сознание. Воинствующий антинорманнизм становится одним из священных знамен советской исторической науки, а его представители занимают почетные места в научной иера-рхии. Дополнительным стимулом к утверждению нового направления стала «борьба с космополитизмом» в начале 50-х годов. После этого господствующая научная школа, окопавшись и возведя мощные укрепления, довольно ус-пешно подавляет слабые попытки подвергнуть сомнению те или иные элементы новой теории. Историки этого лагеря (надо отдать им должное, много сделавшие для показа реальных внутренних пред-посылок создания на Руси собственного государства), подобно своим предшественникам в XVIII в., не избежали искушения продлить исторические корни Руси в неза-памятные времена. События, предшествовавшие призванию варягов, до-шли до нас в двух легендарных версиях, связанных по сюжету, но несколько различающихся по содержанию. Одна из этих версий принадлежит перу неизвестных ле-тописцев, окончательное оформление другой — заслуга академика Б. А. Рыбакова, признанного главы отечест-венных антинорманнистов и автора многих солидных монографий по истории Древней Руси, славянскому язы-честву и другим вопросам. Версия первая, связанная с Гостомыслом и возник-шая в Новгороде, цитировалась выше. История Гостомысла, увы, маловероятна, и вовсе невероятны диплома-тические отношения древних руссов с Александром Маке-донским. Но, как известно, кроме истории о варягах и их призвании в Новгород, начальная русская летопись со-хранила и другую, более древнюю легенду, относящуюся к основанию Киева. «И были три брата: один по имени Кий, другой Щек и третий Хорив, а сестра их была Лыбедь. Сидел Кий на горе, где ныне взвод Боричев, а Щек сидел на горе, что ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозвалась по нему Хоривицей. И построили городок во имя старшего брата и назвали его Киев. Был кругом города лес и бор велик, и ловили там зверей, а были те мужи мудры и смыслены, и назывались они полянами, от них поляне и доныне в Киеве. Некоторые же, не зная, говорят, что Кий был перевоз-чиком; был-де тогда у Киева перевоз с той стороны Днепра, отчего и говорили: «На перевоз на Киев». Если бы был Кий перевозчиком, то не ходил бы к Царьграду; а между тем Кий этот княжил в роде своем, и ходил он к царю, и великие почести воздал ему, говорят, тот царь, при котором он приходил. Когда же возвращался, при-шел он на Дунай и облюбовал место, и срубил городок невеликий, и хотел сесть в нем со своим родом, да не дали ему близживущие; так и доныне называют придунайские жители городище то — Киевец. Кий же, вернув-шись в свой город Киев, тут и умер; и братья его Щек и Хорив и сестра их Лыбедь тут же скончались. И по смерти братьев этих потомство их стало держать княжение у полян, а у древлян было свое княжение, а у дреговичей свое, а у славян в Новгороде свое, а другое на реке Полоте, где полочане». Увы, братья Кий, Щек и Хорив и сестра их Лыбедь — личности, во времени практически не локализуемые. Их имена — очевидно, попытка жителей «матери горо-дов русских» объяснить местную топонимику, в том числе само название города (точно так же в Кракове — старой столице Польши — была записана древняя ле-генда о князе Краке, а Рим — «Рома» — назван в честь легендарного основателя Ромула). Во всяком случае, ничем не аргументирована попытка Б. А. Рыбакова отнести время Кия к VI в., эпохе Юстиниана, лишь на том основании, что в то время славяне нападали на Византию, а Кий, согласно легенде, «ходил... к Царьграду». И откровенной натяжкой кажется нам попытка отождествить легендарного Кия с византийским пол-ководцем Хильвудием, антом по происхождению, ко-торого упоминает современник Юстиниана историограф Прокопий Кесарийский. Существование Кия, впрочем, вполне правдоподобно. Киев — град Кия, как Ярос-лавль — град Ярослава. Но уже во времена первых русских летописцев никто не помнил даже имени им-ператора, который якобы воздал Кию «великие почести», а некоторые всерьез считали легендарного основателя города простым перевозчиком через Днепр. И уж во всяком случае древние летописи не дают никаких ос-нований для того, чтобы, подобно Б. А. Рыбакову, считать Аскольда, Дира и Игоря Старого представи-телями «династии Киевичей», т. е. полянами. С таким же успехом этих лиц можно было бы считать мадьярами, хазарами, византийцами, болгарами, эфиопами, но в ле-тописи они названы варягами. Никакими другими дан-ными об их происхождении мы не располагаем. Сведения о князьях Руси как исторических лицах появ-ляются достаточно «кучно» в отечественных, западноев-ропейских и восточных источниках, и относятся они к се-редине IX в. Но эти князья связаны в первую очередь с иным регионом — русским Севером, о чем подробнее будет сказано ниже. Торжество воинствующего антинорманнизма в нашей историографии, по всей вероятности, дело прошлое. Лю-бая попытка критически осмыслить сообщения истори-ческих источников в принципе вполне правомерна. Но беда в том, что антинорманнская теория в силу особен-ностей нашего общественного сознания и при активной поддержке государственной власти стала в 30-е годы господствующей и, следовательно, единственно правильной и обязательной. Те, кто пытался подвергнуть критике хоть какой-то элемент этой стройной схемы, автомати-чески попадал в разряд пособников мирового импери-ализма (со всеми вытекающими отсюда последствиями). Апофеозом этого направления нашей исторической науки стало празднование 1500-летия Киева (когда берег Днеп-ра украсила скульптурная группа, изображающая Кия, Щека и Хорива и сестру их Лыбедь), сопровождавшееся раздачей правительственных наград отцам города. В оценке реальной роли пришлых варягов в истории Руси IX — X вв. особую роль сыграли археологи (пред-ставители одной из немногих сравнительно «точных» отраслей исторической науки). Особое внимание исследо-вателей привлекали и привлекают раскопки Гнездова (являвшегося, по всей вероятности, предшественником Смоленска), Тимиревских и Михайловских курганов под Ярославлем. Археологи обнаружили и характерные типы скандинавских погребений (в том числе известные чита-телям, быть может, по картине Семирадского «Похоро-ны русса» — погребение в ладье) с характерными пред-метами, в том числе так называемыми «молоточками Тора» (амулетами, связанными с культом скандинавс-кого бога-громовержца), мечи, застежки-фибулы. Осо-бенно интересно, что многие предметы были изготов-лены явно местными мастерами, т. е. по крайней мере для X в. можно с уверенностью констатировать присутст-вие варягов среди местных жителей. Эти находки скан-динавского инвентаря дали историкам достоверный ма-териал, который было довольно трудно игнорировать, хотя под давлением все той же великой теории раскопки иногда свертывались, предпринимались попытки искус-ственно снизить — путем сложных манипуляций — «чре-змерно высокий» процент варяжских погребений и тем самым процент варягов среди местной дружинной знати. К 80-м годам XX в. споры несколько смягчились. Не отказываясь oi своего коронного тезиса о славянском происхождении Игоря Старого, даже академик Рыбаков стал склоняться к мнению об историчности фигуры Рю-рика, вслед за русским историком-эмигрантом Н. Т. Бе-ляевым отождествляя его (быть может, несколько поспе-шно) с Рориком Фрисландским — датским конунгом, участвовавшим в некоторых набегах, а затем словно исчезнувшим с исторической арены. Еще в 70-е годы археолог М. X. Алешковский, один из участников нов-городских раскопок, высказал мысль о том, что призвание варяжского князя именно в Приильменье явилось следствием довольно сложной этнической ситуации в этом регионе, где проживало несколько племен разного происхождения — славяне, угро-финны, балты, и ни одно из них не желало бы установления верховной власти представителя соседнего племени, следовательно, логич-но было пригласить чужеземца. Пока мы знаем далеко не все. Но постепенно, от-брасывая эмоции, не имеющие ничего общего с наукой, мы приближаемся к истине, пытаясь представить себе реальные процессы, предшествовавшие образованию Русского государства. Итак, спрашивая сегодня вслед за летописцем — «от-куда есть пошла Русская земля»,— мы должны отдавать себе отчет, что само по себе происхождение названия страны отнюдь не является решающим для оценки гене-зиса ее государственности. В истории есть немало приме-ров, когда народ заимствует свое имя совсем не от того предка, от которого наследует язык и материальную культуру, причем комбинации тут могут быть самыми различными. Славяноязычные болгары носят имя тюркс-кого племени, в VII в. создавшего на Балканах первое Болгарское царство и бесследно растворившегося среди славянских племен, составлявших большинство его насе-ления. При этом в их материальной культуре отчетливо заметно присутствие третьего этноса — древних фракий-цев, эллинизированных во времена Римской империи. Имя уничтоженного крестоносцами балтского племени пруссов получило немецкое королевство, а Ливийская Арабская Джамахирия сохранила в своем названии имя древней римской провинции, хотя живут там теперь со-всем не те ливийцы, с которыми воевали еще египетские фараоны. И говоря об образовании на Руси государства, роли в этом процессе варягов, происхождении названия «Русь», мы должны отдавать себе отчет, что русский народ отнюдь не относится к числу народов, формирова-вшихся на мононациональной основе. На обширных про-странствах Восточной Европы, где издавна проходили пути великих переселений и торговых караванов, где сменяли друг друга крупные племенные образования (од-ни, как сарматы и скифы, подробно описанные антич-ными историками, другие — подобно балтам или финно-уграм, едва упомянутые мельком на полях их трудов), появление славян, усиление славянских племен, образова-ние у восточных славян государства не могли не протекать в тесном взаимодействии с другими народами этого региона, и сами эти народы были достаточно активно вовлечены в данный процесс. В. О. Ключевский любил повторять, что история Рос-сии — это история страны, которая колонизуется. Он имел в виду, конечно же, прежде всего колонизацию огромных неосвоенных пространств. Историческое ядро Великороссии (Северо-Восточная Русь) стало славянским едва ли не на глазах первых летописцев: пришедшие с запада и с юга славяне ассимилировали местные (пре-имущественно угро-финские) племена. Да и один из глав-ных центров русской государственности, новгородское Приильменье, сам являлся «котлом», где сплавлялись воедино славяне, балты, утро-финны и скандинавы. До сих пор наука не в состоянии сколько-нибудь подробно осветить древнюю историю восточных славян в «догосударственный» период. Известно, что в конце X в., после падения державы гуннов, началось движение славян в балканские провинции Византии. Племена славян, согла-сно византийским источникам, разделялись тогда на две группы: антов, живших по черноморскому побережью, от Нижнего Дуная до Нижнего Днепра, и склавинов, которые занимали территорию к северу от Дуная до Верхней Вислы и к востоку до Днепра. Колонизация Балканского полуострова была результатом не переселения, а расселе-ния славян; они удержали за собой и ранее занятые земли в Центральной и Юго-Восточной Европе. Поскольку восточнославянские племена, жившие на нынешней территории нашей страны, в древности редко вступали в непосредственные контакты с византийцами, сведений о них сохранилось очень мало. Описывая войны византийцев с готами, Прокопий Кесарийский упомина-ет, что славяне «не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве...». Впрочем, уже на этом этапе у славян появляются военные вожди. Случай-но дошли до нас имена некоторых из них: Добрит, Хва-либудий, «Мезамир, сын Иларичев, брат Калагаста». Часто встречается в литературе князь Боз, воевавший с готами и казненный ими вместе с сыновьями и вель-можами. Историки-энтузиасты почему-то отождествля-ют его с Бусом, косвенно упомянутым в «Слове о полку Игореве», где готские девы «поют время Бусово», хотя с чего бы готским девам XIII в. поминать жившего в конце IV в. антского вождя? Кстати, не исключено, что князь, называемый в хронике готского историка Иордана «Боз»,— просто «вождь», т. е. это не личное имя, а «зва-ние» предводителя антов. Процесс развития новых, «варварских» государств в Южной и Западной Европе шел ускоренным путем, потому что он опирался на государственные традиции (а отчасти — и общественные структуры) поздней антично-сти. Народам Центральной и Северо-Восточной Европы свой путь к государственности предстояло пройти вполне самостоятельно. И предпосылки создания на юге Руси государства возникают не ранее чем стихают волны вели-кого переселения народов. Государства и города не воз-никают прямо на проезжей дороге. Действительно, у антов и у других славянских племен, по всей вероятности, возникали какие-то племенные стру-ктуры, племена объединялись, их возглавляли военные вожди и старейшины, воевавшие с готскими королями и византийскими стратигами. Но ни города, ни государ-ства не смогли бы уцелеть под копытами коней многоты-сячных орд, шедших через южнорусскую степь. Относи-тельно спокойная ситуация, способствовавшая созданию реальных предпосылок для образования здесь государст-ва, возникает не ранее чем появляется заслон от кочев-ников к востоку от Днепра. Таким заслоном для Южной Руси стал Хазарский каганат — тюркское раннефеодальное государственное образование, возникшее в середине VII в. на территории Нижнего Поволжья и в восточной части Северного Кавказа. Со времен первых летописцев принято оценивать роль хазар в истории Руси негативно: они брали с южных русских племен дань, и лишь походы храброго Святосла-ва окончательно сокрушили воинственного восточного соседа Руси. Однако здесь, пожалуй, уместно будет вспомнить Са-лтыкова-Щедрина, обожавшего язвить по поводу различ-ных эпизодов отечественной истории. В «Современной идиллии» мифический новгородец IX в. Добромысл Га-дюк («благонамеренный человек, а по другим источни-кам вор») объясняет причину напряженных отношений своих соотечественников с варягами тем, что последние «грабят не чередом, убивают не ко времени, насилуют не по закону», и, когда его собеседники удивленно спраши-вают, почему быть ограбленным по закону лучше, убеж-денно отвечает: «Как же возможно! по закону или без закона! по закону, всем ведомо,— лучше!» Хазары, если так можно выразиться, «разбойничали по закону», т. е. обложили славянские племена неболь-шой данью. В то же время существование на востоке их стабильного политического объединения гарантировало славянские земли от катаклизмов недавнего прошлого, когда невесть откуда свалившаяся дикая орда могла в те-чение одного дня спалить, разорить, уничтожить все со-зданное и накопленное в течение десятилетий. Как это нередко случалось в истории, новое государ-ственное образование восточных славян вызревало в тени более сильного соседа, и, как только последний начал проявлять признаки ослабления под влиянием ударов с востока и юга, внутренних усобиц, связанных с приня-тием иудаизма частью хазарской верхушки в конце VIII — начале IX в., усилившегося натиска кочевых пле-мен, вожди восточных славян стали освобождаться и от этой слабой зависимости от каганата. Своего рода де-кларацией независимости и равноправия правителей Руси с владыками Хазарской державы стало и употребление киевскими великими князьями вплоть до XI в. тюркского титула кагана (царя). Именно в тот период, по-видимому, возникают на юге Руси первые города, сохранившиеся до летописных времен, в том числе и Киев. Внутренние процессы, актив-ное участие в торговле (Киев становится одним из важ-ных перевалочных пунктов на пути из варяг в греки) создают предпосылки для возвышения будущей «матери городов» Руси. Сообщение же летописи, называющей Киев времен Аскольда и Дира «градком», т. е. городком, по всей вероятности (насколько можно судить по архео-логическим источникам), достаточно верно отражает ре-альное положение этого города в первой половине IX в. В ранней русской истории отчетливо вырисовывается противостояние двух центров формирующейся русской государственности — Новгорода и Киева. Но, хотя рас-сказ о призвании варягов является одним из краеуголь-ных камней начальной русской истории, летописание на-чинает ее древнейшую (легендарную) часть в Киеве, и чи-сло новгородских преданий, независимо от степени их достоверности, не идет ни в какое сравнение с числом преданий южных. Древнейшая история Новгородской зе-мли (при том, что сам Новгород, по-видимому, появляет-ся только в X в. и попытки археологов обнаружить там более ранние слои не принесли, во всяком случае пока, никакого успеха) еще более туманна, чем история земли Киевской. Есть некоторая парадоксальность в ситуации, когда один из древнейших городов России носит название «Но-вый». Встает естественный вопрос: где же находился предшествовавший ему «Старгород»? Всерьез претендо-вать на роль предшественника Новгорода могут только Ладога (теперь Старая Ладога) и Рюриково Городище у истоков Волхова на берегу озера Ильмень. К сожале-нию, в конце XVIII в. при строительстве канала граф Сивере провел его трассу прямо посреди городища, и урон, нанесенный им исторической науке, сравним с Батыевым нашествием (свинцовые княжеские печати, вы-брошенные водой, до сих пор находят на берегах канала). Старая Русса, которая (из-за ее названия) считалась воз-можным претендентом на роль древнейшего центра Нов-городской земли, по имеющимся археологическим дан-ным, еще моложе Новгорода. Более вероятно, что имен-но Рюриково Городище было поселением предков новгородцев и первым политическим центром северной Руси. Во времена Новгородской республики оно служило княжеской резиденцией. Надо сказать, что в древнейший период русские города перемещались не так уж редко. Смоленску, по-видимому, предшествовало уже упомина-вшееся поселение в Гнездове, Переяславлю-Залесскому — Клещин на берегу Плещеева озера. По прошествии более чем тысячелетия история совер-шившаяся кажется иногда единственно возможной, но тогда, в середине IX в., не исключен был и совершенно иной вариант развития событий. Два центра формиру-ющейся восточнославянской государственности — север-ный и южный — были вполне самостоятельны друг от друга. Довольно обособленно развивалось и Полоцкое княжество, территория, населенная кривичами (земли со-временной северо-восточной Белоруссии), даже позже лишь слабо связанная с великим киевским княжением. На огромной территории, объединенной впоследствии в «империю Рюриковичей», с избытком хватило бы места не только для двух, но и для трех, четырех и более славянских государств. Системой торговых путей, рек и волоков Приильменье в равной мере было связано с двумя направлениями: южным — «из варяг в греки» и восточным — через при-токи Верхней Волги и по самой этой реке, Каспийскому морю со Средней Азией, арабским миром. По этому — волжскому — пути долгое время в Европу шло восточ-ное серебро, и эта торговая артерия не уступала по своему значению пути из «варяг в греки». Можно было бы предположить,— поскольку восточный путь совпадал с направлением колонизационных потоков с Приильменья,— что новое государство будет развиваться именно на восток. Однако пределы колонизационных потоков (как и крайние пределы норманнских захоронений) огра-ничиваются Средней Волгой, точнее — местностью меж-ду Ярославлем и Костромой (колонизация костромского Поволжья относится уже к XII в.). Что же остановило и движение викингов, и вероятное развитие государства по этому пути? В середине века понятие государственных границ, характерное для нового времени, было не очень распространено. Существовали достаточно широкие ничейные зоны, иногда безлюдные, лесные, иногда с населением, платившим дань той или иной стороне либо обеим сторонам (как впоследствии саамы — Норвегии и Новгороду). Судя по источникам XII в., крайний восточный рубеж славянского населения, ярославское Поволжье, довольно систематически подвер-гался нападениям волжских болгар. До начала X в. они подчинялись Хазарскому каганату, затем начали доби-ваться самостоятельности, приняв мусульманство и обес-печив себе поддержку Арабского халифата. Окончатель-ной «эмансипации» Волжской Болгарии способствовал разгром хазар Святославом в 965 г. Вероятно, в этом компактном государственно-территориальном объедине-нии, лежавшем на скрещении волжских путей с дорогами, которые вели на Урал — в страну мехов и серебра, и следу-ет видеть препятствие, положившее непреодолимый предел активному продвижению варягов и развитию нового госу-дарства в восточном направлении. Если восточный путь был заблокирован болгарами и хазарами, то совсем иная ситуация существовала на юге. Здесь, на всем протяжении пути «из варяг в греки», обитали племена, родственные ядру приильменской державы, и в системе сложных взаимо-отношений местного населения с их сюзереном — Хазарс-ким каганатом — пришельцы с севера выступали как есте-ственные союзники. Отсюда и основное направление про-цесса объединения восточнославянских земель — с севера на юг, и сравнительная легкость объединения «верхней» и «нижней» Руси. С момента их слияния, впрочем, проис-ходит существенная переориентация, смещение политичес-кого центра новой державы на юг. Новая династия и ее дружина не присоединили Киев к Новгороду, а превратили Киев, будущую «матерь городов русских», в свою столицу. Необходимо сказать несколько слов о происхождении династии, наследовавшей Олегу в Киеве и во всей Русской земле. Как мы помним, князя Игоря, мужа Ольги и отца Святослава, летопись прямо называет сыном Рюрика. В легенде — если бы мы признали рассказ о Рюрике легендарным — логично было бы построить прямую це-почку: Рюрик, его преемник, а значит, сын Олег, преем-ник последнего,— сын, Игорь (в последнее время в худо-жественной литературе была предпринята попытка объ-явить Игоря зятем Олега, а Ольгу — дочерью «вещего» князя; думается, что уж о таком-то родстве летописи наверняка сохранили бы известие). Летописец поступил иначе, так как был точно уверен, что Игорь не был сыном Олега. Есть ли у нас основания считать Игоря «Рюрико-вичем»? Насколько достоверна генеалогическая легенда, зафиксированная летописью в XI в., хотя и явно вос-ходящая к более ранним известиям? По всей вероятности, у нас нет оснований отбрасывать ее, тем более что скан-динавское происхождение киевской династии теперь вряд ли может вызывать сомнение. Но, может быть, допустимо несколько вариантов про-чтения летописного свидетельства? Ряд историков, в ча-стности В. В. Мавродин, заметили, что в договоре с гре-ками Игорь окружен целой группой родственников. Воз-никает впечатление, что эта династия правит на Руси уже не одно поколение. Так, может быть, в летописной версии потеряно одно звено, и Игорь, отец Святослава, и Игорь Старый некоторых летописей — разные лица? Может быть, было два Игоря, старший — сын Рюрика, и его сын или внук — отец Святослава? Однозначного ответа на этот вопрос нет. Вариантов может быть множество, хотя бы такой: Игорь, наследуя в Киеве бездетному Олегу, мог действительно быть его родственником и сыном некоего Рюрика. Другие варианты: последний мог быть тезкой князя, призванного в Новгород, или имя отца киевского князя было позже присвоено в легенде основа-телю Приильменского княжества, предшествовавшему Олегу, и т. д. Во всяком случае, великокняжеская дина-стия, наследовавшая Олегу в Киеве, несомненно, была связана и с Новгородом. Она была достаточно влиятель-ной для того, чтобы быть признанной и местной, и ва-ряжской знатью и дружиной, что позволило ей сохранить единство державы. Имя Рюриковичей они носили явно по праву. Летописный рассказ вполне справедливо отмечает варяжское происхождение русской княжеской династии. Есть все основания полагать, что столь же достоверны и сведения летописца о происхождении имени нашего государства. Со времен Байера и Миллера историками накоплен большой материал, не только подтвержда-ющий скандинавское происхождение термина «русь», но и позволяющий довольно четко проследить, как посте-пенно менялось и расширялось значение этого термина в зарубежных и восточнославянских источниках интересу-ющего нас периода. Источником этого слова традиционно считается древ-нескандинавский глагол «грести». Полагают, что в сла-вянский язык оно проникло от финнов. Обозначая перво-начально воинов-гребцов, оно, с одной стороны, стало приобретать черты этнонима, с другой — сохраняло зна-чение социального термина, применяемого по отноше-нию к воинам, княжеским дружинникам. Известие о том, что Рюрик и его братья взяли с собой «всю русь», нов-городская летопись передает «пояша с собою дружину многу». «Все росы» — характерное обозначение княжес-кой дружины у Константина Багрянородного; для описа-ния похода Олега на Константинополь 907 г. характерно противопоставление княжеской дружины (руси) рядовому войску (словенам). Но это социально-терминологическое значение термина «русь» довольно быстро размывается, слово теряет изначально присущее ему этносоциальное значение, что, может быть, было связано с включением в дружину «мужей» славянского происхождения, совмест-ными экспедициями славян и варягов, возглавляемыми Олегом и Игорем. Намечается тенденция к расширению значения слова «русь», переносу этого названия со скан-динавских реалий на реалии восточнославянские. Уже в середине X в., в описании похода Игоря на Византию и его договора 944 г., войско, состоявшее из представи-телей различных племен, преимущественно славянских, называется «русью», а договор заключает Игорь, великий князь русский, князья и люди Русской земли. По-видимо-му, название «Русской земли», т. е. территории, подвласт-ной великому князю русскому, складывается в процессе консолидации восточнославянских племен при активном участии скандинавского элемента. Новая этнокультурная общность принимает имя, первоначальные носители ко-торого интегрируются и растворяются среди местного населения (подобно тому, как это произошло с уже упо-минавшимися болгарами). И, убедительно обосновывая скандинавское происхождение слова «русь», современные исследователи (Е. А. Мельникова и В. Я. Петрухин) справедливо констатируют, что оно «имеет сколько-ни-будь прямое отношение к скандинавам лишь в догосударственный период развития восточнославянского обще-ства, а его эволюцию отражают этнокультурные и социа-льно-политические процессы становления восточносла-вянской государственности». Государственности, добавим, у истоков которой все-таки стояли варяжские князья с их дружинами. Участие скандинавских дружин и князей, издавна облюбовавших путь из «варяг в греки», в политической жизни местных славянских племен вполне объяснимо. Племена, заключа-вшие союзы с варягами, призвавшие к себе или приня-вшие (подобно полоцким кривичам, полянам, новгородс-ким словенам) варяжских конунгов с их дружинами, обес-печивали себе более сильные позиции в отношениях с соседними племенами. Опытные военачальники-варяги получали власть над объединенными силами славянских племен во время походов на Константинополь (как это было при Аскольде, Олеге, Игоре), но эти племена со-храняли собственное устройство, а их отношения с вели-кими князьями даже во времена Олега и Игоря остава-лись данническими. «Великие» и «светлые» князья (по-видимому, военные вожди) имелись у многих племен. Объединение восточ-нославянских земель в Древнерусском государстве, разу-меется, было подготовлено внутренними социально-эко-номическими процессами. Но произошло оно в резуль-тате похода князя Олега на Киев, датируемого ле-тописью 882 г., при активном участии его «руси» — варяжской дружины, вместе с другими племенами Поильменья. Легкость утверждения власти Олега в Поднепровье доказывала, что к этому времени созрели внутрен-ние условия для объединения или, во всяком случае, отсутствовали сколько-нибудь серьезные препятствия для него. Какую роль в этом сыграли варяги? Несомнен-но, очень важную. И дело тут, разумеется, не в каких-то особых организационно-государственных качествах скан-динавов. Известно, что в Исландии, в Гренландии посе-лившиеся там в средние века потомки норманнов, предо-ставленные самим себе, государства не создали вовсе. Но здесь, в Восточной Европе, появление варяжских дружин, по-видимому, заметно ускорило процесс образования го-сударства. Они явились необходимым консолидирующим элементом, они — на первом этапе — составляли опору военной власти великого князя, их представителя. Речь шла при этом не о завоевании, а о сотрудничестве, син-тезе культур. Славянизация династии и дружинной вер-хушки была, по-видимому, предопределена изначально (аналогичной была судьба норманнских властителей Си-цилии, Нормандии, Англии, в конце концов усвоивших язык и культуру местного населения). Славянское в своей основе, хотя и вобравшее балтские, финно-угорские пле-мена, Древнерусское государство было создано не только и, может быть, даже не столько варягами; но без них, без того беспокойного и воинственного элемента, вновь увле-кшего восточных славян в походы на Византию, может быть, объединение севера и юга совершилось бы значите-льно позже или (как это произошло у западных славян) на месте Киевской Руси возникли бы соперничающие друг с другом королевства. Что же представляло собой Древнерусское государст-во при первых Рюриковичах? Наблюдая ход историчес-кого развития Европы, остающегося эталоном при сопо-ставлении социально-исторических процессов для науки нового, а отчасти и новейшего времени, нетрудно заме-тить, что процессы социально-политического и экономи-ческого развития общества в древности словно замедля-ются с юго-запада на северо-восток, от Средиземного моря, колыбели античных цивилизаций, к Балтике и да-льше к Северному Ледовитому океану. Русь, окраина европейского мира, довольно долгое время сохраняла черты раннефеодальной монархии со значительными эле-ментами предшествующего ей родового строя (хотя представлять ее вплоть до XIII в. страной, где господ-ствовала родовая демократия, своеобразной конфедера-цией областных «городов-государств», как склонны счи-тать некоторые современные ленинградские историки, нет никаких оснований). В Древней Руси государство являлось верховным со-бственником земли, природные богатства которой (пуш-нина, мед и воск диких пчел, рыбные ловы) представляли собой не меньшую ценность, чем возделываемые уго-дья,— достаточно вспомнить князя Святослава Игореви-ча, задумавшего перенести столицу на Дунай, в Переяславец, и среди товаров, стекавшихся туда из разных стран, упомянувшего «из Руси меда и воск, меха и рабы». Феодальное землевладение развивалось медленно. Осо-бенно хорошо это видно на примере церкви. В средние века церковь во всех христианских странах, в том числе я на Руга, была одним из крупнейших землевладельцев. Однако на Руси древнейшие княжеские пожалования, по крайней мере до середины XII в. включительно, состав-ляли не земельные угодья, а часть государственных до-ходов с определенной территории («десятина») и повин-ностей в пользу церкви с местного населения. Бояре и дружинники со времен первых Рюриковичей получали от князя часть дани, в сборе которой они принимали участие. Походы за сбором дани — «в полюдье» — наря-ду с военными экспедициями занимали большую часть времени князя и его администрации. Случались конфлик-ты с местными племенами из-за резкого превышения размеров дани,— можно напомнить хрестоматийный пример с князем Игорем и древлянами. Конфликт был спровоцирован княжеской дружиной, т. е. «коллективным феодалом», с интересами которого должен был считаться великий князь. Чтобы управлять государством, тем более столь обширным, власть должна была находиться в по-стоянном движении; даже во времена более стабильные, на рубеже XI — XII вв., Владимир Мономах вспоминал, что совершил за свою жизнь 83 больших похода («а прочих, меньших, и не упомню»). Нечто подобное можно наблюдать в Западной Европе в эпоху Карла Великого и несколько позже, хотя на Руси, в отличие от империи Каролингов, не возникло серии «временных столиц». Ки-ев, в силу своего исключительно выгодного положения на перекрестке пути «из варяг в греки» и северной ветви Великого шелкового пути, был вне конкуренции. Централизованный характер сбора и распределения дани в сочетании со слабым развитием товарно-денеж-ных отношений, когда верховная власть выступала ос-новным «распределителем благ», способствовал тому, что на Руси при первых Рюриковичах феодальная аристо-кратия не стремилась обособиться от правителя на ме-стах, как это происходило в Западной Европе, а концент-рировалась в городах при княжеском дворе, т. е. господ-ствовала коллективная форма феодальной собствен-ности. Речь не идет, конечно, о древнейших местных династиях, чьи владения были подчинены киевскому ве-ликому князю. Само начало феодальной раздробленно-сти на Руси носило впоследствии «семейный», патримо-ниальный характер. В удельных княжествах верховная власть продолжала оставаться у потомков династии Рю-рика. Создание уделов, передача великим князем городов и земель своему многочисленному потомству объясня-лись не каким-то легкомыслием верховных правителей или их чрезмерным чадолюбием. Как справедливо от-метил Л. В. Милов, единственной возможностью относи-тельно надежно обеспечить будущее каждому из княжес-ких сыновей было предоставление им верховной власти на определенной территории. Такой порядок сохранялся на Руси и в дальнейшем. В первые века русской истории, однако, после смерти очередного великого князя (Свято-слава, Владимира) начинался период междоусобиц, и в конце концов верховная власть доставалась одному из его сыновей. По-видимому, так было до тех пор, пока верхушка общества нуждалась в единстве. Дробление государственного суверенитета при преемниках Ярослава было подготовлено длительным развитием производи-тельных сил и (в отличие от современного распада рес-публик на враждующие области) свидетельствовало не о кризисе державы, а о возвышении отдельных центров, способных существовать самостоятельно. Но для этого Руси предстояло пройти долгий путь. Отмену «полюдья» и введение новой системы сбора дани летопись связывает с именем княгини Ольги, вдовы Игоря. При ней, во второй половине X в., по крайней мере на части территории государства, вблизи пред-полагаемой родины Ольги — Пскова и в покоренной после восстания земле древлян был определен устой-чивый размер дани и были устроены погосты — центры сбора этой дани. Вероятно, в это же время происходит складывание, хотя бы в общих чертах, служебной системы, иссле-дования которой, предпринятые в последнее время Б. Н. Флорей, во многом дают ключ к пониманию особенностей социально-политического и социально-эко-номического развития Киевской Руси и ее будущих пре-емников — Великих княжеств Московского и Литовско-го. Для древнейшего периода (до XIII в.) аналогичные системы прослеживаются также в истории Польши и Че-хии, что свидетельствует о сходных путях развития сла-вянских народов, находившихся в близких исторических условиях. Существование коллективной формы феодальной со-бственности делало необходимым формирование опреде-ленных социальных групп и категорий населения, обслу-живавших коллективного собственника. Люди, относив-шиеся к этим категориям, освобождались от всех (или части) даней и других повинностей, возлагаемых на оста-льное население. По своему характеру служебная органи-зация разделяется на две большие отрасли: промыслы природных богатств (охота на пушного зверя, в особен-ности на бобров, рыбная ловля, добыча лесного меда и воска бортниками) и различные ремесла, непосредст-венно связанные с обслуживанием князя, бояр и дружин-ников. О широком диапазоне последних наглядно свиде-тельствуют последние находки археологов на Волыни, где при раскопках городищ обнаружены большие хлебо-пекарные печи, явно работавшие на дружину, размещен-ную в замке-детинце. Длительный период существования коллективной фе-одальной собственности на землю подразумевает, естест-венно, столь же продолжительное сохранение большого числа лично независимых людей в основании феодальной лестницы, в первую очередь свободных крестьян-общин-ников. Процесс феодализации землевладения по письмен-ным источникам киевского времени (XI — первая поло-вина XIII в.) прослеживается довольно слабо, но это свидетельствует скорее не об отсутствии процесса как такового, а о состоянии источников по этой проблеме. Актовый материал, служащий основным источником для изучения изменений форм землевладения в XV — XVI вв., для киевской эпохи почти полностью отсутству-ет (в особенности это касается частного акта). Причины этого и в плохой сохранности древнейших русских пись-менных памятников в целом, и в длительном бытовании практики устного заключения имущественных соглаше-ний в присутствии авторитетных свидетелей (известно, что еще в XII в. княжна, т. е. лицо, даже не вполне частное, Ефросинья Полоцкая, как свидетельствует ее житие, приобретала землю для основанного ею монасты-ря без письменного оформления сделки). Наряду со свободным населением в древнерусском обществе существовали, хотя и в значительно меньшем числе, и рабы (холопы). В древнейший период это пре-имущественно были пленники, захваченные в военных походах (какой-то процент, вероятно, могли составлять и неплательщики полюдья), позднее распространяется и долговое холопство. Труд рабов применялся в княжес-ком и боярском хозяйстве, они «сажались» на землю, включались в служебные категории населения (например, рабы-ремесленники), из них же могла формироваться и администрация в феодальных хозяйствах. Известно, что позднейший термин «дворянин», как и социальная категория, обозначаемая им, тесно связана с понятием «двор», «дворня». Такой доверенной рабыней княгини Ольги была, например, ключница Малуша, мать князя Владимира, которого полоцкая княжна Рогнеда презри-тельно назвала «робичичем» (т. е. сыном рабыни). На местах наряду с княжеской администрацией суще-ствовали элементы местного самоуправления городов и общин — выборные старейшины, народное ополче-ние — «тысяча», память о котором сохранилась в по-зднейшем чине тысяцкого, некогда его предводителя. Од-нако народное собрание (вече) в качестве высшей формы самоуправления стало пережитком уже к XI в.: все случаи его упоминания в летописях за это и последующее столе-тия связаны с исключительными ситуациями, когда в ре-зультате военной угрозы, стихийных бедствий или дли-тельного голода администрация оказывалась не в состоя-нии контролировать положение. Исключение из этого правила составляют только Новгород с его «пригоро-дом» Псковом и до какой-то степени Полоцк, где ранний этап формирования государства под властью варяга Рогволода, возможно, был аналогичен приильменскому. Здесь вече сохранило свою силу в течение столетий и ста-ло со временем одним из неотъемлемых атрибутов фе-одальной республики — лишнее свидетельство существо-вания договора на определенных условиях союза приильменских племен с династией, объединившей позднее Русь. (Важнейшим событием, четко разделившим древ-нейшую историю Русского государства на два этапа, явилось принятие князем Владимиром в конце X в. хри-стианства в его византийском, будущем православном варианте (тема, вполне заслуживающая самостоятельно-го рассмотрения). В результате образовался своеобраз-ный историко-культурный феномен, не имеющий анало-гов в славянском мире. Страна, в то время близкая по социально-экономическому и политическому укладу Че-хии и Польше, принявшим католичество и вошедшим в круг цивилизации и культуры латинской Европы, в культурном отношении сблизилась с южнославянскими народами Балканского полуострова, находившимися в сфере влияния Византии и развивавшимися по визан-тийской модели. Это обстоятельство — «выбор веры» (разумеется, не случайный, обусловленный многими при-чинами, в том числе — давними связями Руси с Византи-ей и южным славянством) — во многом определило особенности развития страны и ее культуры на долгие времена Христианизация Руси способствовала интеграции русского общества на принципиально новой основе. И в числе многочисленных экономических, социальных, культурных последствий разрыва Руси с язычеством и ее вхождения в семью христианских народов было осозна-ние русской культурной элитой места восточных славян в мировом историческом процессе, ценности знаний о прошлом Руси, сохранившихся в преданиях и былинах. Тогда-то и зарождается на Руси летописание, возникают те памятники, благодаря которым до наших дней дошли крупицы знаний о первых русских князьях. Тогда-то и звучит впервые вопрос: «Откуда есть пошла Русская земля?» Вопрос, на который до сих пор по-разному от-вечают историки.